В строю — сыновья
Шрифт:
— А вы подбивали танки? Они страшные, наверное! — спрашивали не бывавшие в бою воины.
— Конечно, первое время жутковато. Но потом привыкнете, как еще ловко будете зажигать их. Подпустить старайтесь поближе, чтобы наверняка попасть.
— А если раздавит? Боязно все же… — сказал низкорослый голубоглазый паренек.
— Для этого окоп есть, траншея.
Потом солдаты наблюдали: старший сержант скрылся в траншее, а у него над головой, гремя гусеницами, прошел танк.
— Как видите, не раздавил, — сказал он новичкам.
А по примеру парторга смелее ложились затем на дно
Лучшие бронебойщики делились опытом, рассказывали о том, как лучше, сподручнее подбивать вражеские «тигры».
Приметил Евтей Моисеевич голубоглазого паренька Демьяна Ющенко. Неразговорчивый, скрытный, он частенько уединялся и что-то писал. Когда к нему подходили, прятал блокнотик.
— Не стихи ли сочиняешь? — спросил Евтей Моисеевич.
— Да нет, — ответил солдат.
Но ротный бронебойщик Гончаренко пронюхал-таки: действительно, Демьян неравнодушен к стихам.
Может быть, рота позанималась бы еще, но не дал противник. На одном из направлений он перешел в атаку. В ту же ночь навстречу озверелому врагу, окруженному нашими войсками, вышли гвардейцы.
…Наступило утро, теплое, тихое. Даже тонкие стебельки травы, поднявшейся на бруствере, и те не дрогнут, не погнутся. Чернобровый солдат с голубыми, словно небо чистое, глазами, с большими пухлыми губами осторожно выглянул из окопа и сощурился от солнечных лучей. Они били прямо в глаза. В этом пареньке нетрудно было угадать «поэта», как его про себя окрестил Евтей Моисеевич. Солдат чем-то напоминал ему старшего сына Николая. Такой же рассудительный, молчаливый.
— Смотри, хлопцы, як спокойно! — воскликнул солдат. — Если бы не те вон танки, что догорают, можно подумать — не на войне мы. А дывись, как дым от них идет, прямо в небо упирается!
— Ющенко, спрячьте голову! — услышал он хрипловатый голос парторга и вмиг присел. Гвардии старший сержант между тем продолжал: — Тишина эта ненадолго. Опять фашисты в атаку полезут. Окопчик-то надо бы углубить, чтобы танки гусеницами голову не побрили.
— А мы их так близко не допустим! — ответил кто-то из солдат.
— Это хорошо. Но окопаться нужно. Так будет лучше.
— Да, совсем забыл, — добавил парторг, обращаясь к Ющенко. — Поздравляю. Командир сейчас сказал мне, что представил вас к награде.
Ющенко смутился. Потом, оправившись от волнения, солидно заметил:
— Думка у меня такая, что не заслужил я этой чести. Другие не хуже меня воюют.
— Все хорошо воюют, — ответил Евтей Моисеевич. — И каждый по заслугам ценится, по делам своим. Коль награждают, значит, достоин этой чести. И потом, это вам вроде аванса, чтоб еще лучше воевали. Видел я: стойко держались вы. Сердце у вас крепкое, верное сердце.
Старший сержант обвел всех медленным внимательным взглядом, будто целился в каждого, проверял. Устали солдаты. Семь контратак отбили за эти два дня. Хватит ли у них сил, чтобы не только отстоять этот кусок родной земли, но и пойти дальше, на запад?
— Трудно все-таки, товарищ старший сержант, — как бы отвечая на его мысли, тихо произнес худощавый, бледнолицый паренек. — Вон сколько танков пускает на нас фашист. Измотал вконец!
Солдатик был настолько мал ростом, что плащ-накидка
Парень безобидно улыбался, рыжеватые брови его поднимались при этом кверху, а детский лоб морщинился, и пилотка сползала набок. Он отшучивался:
— Не смейтесь, что маленький: пуля не найдет.
— Кто пугается дюже, она и маленького находит. Особенно если он ситуацию не понимает да парторгу жалуется. Кто тебя измотал-то? — Евтей Моисеевич улыбнулся. — Ты сам любого измотаешь. И врага мы с вами порядком помяли. Последние силенки собирает. Не тот он стал, что в начале войны. Помнится, в сорок втором к Кавказскому хребту нас прижал. За каждой повозкой на самолете гонялся. А вообще-то, что скрывать, конечно нелегко. И не только вам, всем тяжело. На каждом горбу война эта стопудовым камнем лежит. Я вот воюю, а что с моей семьей — понятия не имею.
Герой Советского Союза старший сержант Евтей Моисеевич Гребенюк.
Евтей Моисеевич потрогал поседевшие виски и тихо-тихо продекламировал:
Трудно, товарищ, но трусить не надо, Думы-сомненья подальше гони. Стойкое сердце сильнее снаряда, Тверже гранита и крепче брони…Сказал он это вполголоса, для себя, а слышали его все, кто был рядом.
— Есть вещи сильнее бомбы и смерти. Стойкость духа, верность стране, партии нашей верность. Лежит вот у сердца партийный билет, и жжет он это сердце, греет его, оберегает, будто броневой щиток, и от пуль и от грязи-накипи. А ваш комсомольский билет! Разве простая это книжечка?
Да, — закончил Евтей Моисеевич. — Есть вещи сильнее бомбы и смерти. Безоружного схватили враги Юрия Смирнова, еле живого приволокли в блиндаж. А он оказался сильнее фашистов во много раз. Ничем не смогли они вырвать у него хоть единое слово.
День и ночь прошли спокойно. Утром же, едва за леском показалась узкая розовая полоска, опять загрохотала артиллерия врага.
Командир роты старший лейтенант Косенов вызвал к себе Гребенюка:
— Взводный ранен. Замените его.
Офицер ласково посмотрел на парторга:
— Надеюсь на вас, как на самого себя, Евтей Моисеевич.
— Будьте спокойны, товарищ старший лейтенант.
Придерживая потертую полевую сумку, парторг перебегал от одного солдата к другому. И хотя задолго до боя он предупредил коммунистов Буренкова, Мороза, Гончаренко, чтобы они следили за новичками, все-таки еще раз напомнил:
— За молодыми смотрите, ребята!
Затихла на минуту артиллерийская канонада. Ой как неприятна эта тишина! Евтей знал, что она предвещает недоброе. И действительно, вскоре вдали показались черные точки. Они приближались, нарастали. Все громче слышался железный рокот машин. Танки шли разомкнутым строем, покачиваясь на ухабах, словно огромные лодки на волнах.