В строю — сыновья
Шрифт:
— Да нет, — Евтей Моисеевич задумался, припоминая. — У Мелитополя Обильную миновали, впереди Плодородие будет.
— А сколько назовут гордым именем Победа! — воскликнул кто-то.
Победа. О ней каждодневно думал старший сержант. Мысль о скорой победе он постоянно внушал солдатам и сам не переставал верить в светлый, радостный день.
Мысли Евтея прервал командир роты.
— О чем задумался, парторг? — спросил он.
— Да так.
— О семье. Я почему-то уверен, что скоро получишь весточку. Предчувствую.
Не один старший сержант думал о своей жене и детях, но когда в окопах появлялся долгожданный почтальон,
И однажды почтальон ответил:
— Есть, ребята, есть!
Дрожащими руками распечатал старший сержант скромный треугольничек и впился взглядом в родные строки. Сначала он «проглотил» письмо одним махом, потом перечитал еще раз и еще. И понял: нельзя эти слова жены задерживать в своем сердце. Солдаты должны знать о них.
В тесной траншее собрались воины. Среди них были и вчерашние новички. Но как они возмужали, как почернели их лица! Солдаты дышали прямо в лицо парторгу, а он читал медленно, с расстановкой.
«Горько было нам, — писала Мария Андреевна. — Как только пришли фашисты, начали бесчинствовать. Появился откуда-то и Шквыря со всей своей родней. Это кулак из нашего села. Ты помнишь его? Ну и сразу же выгнали нас из дому. А коров тоже поотобрали, и у нас, и у доярки Евдокии Шконды. Дочка и остальные сынки живы, только худые больно. Но теперь, когда освободили нашу деревню и когда узнали мы, что ты жив, нам ничего не страшно. Все страшное позади. Теперь мы опять в своем, доме. И колхоз понемногу на ноги поднимается. Только рабочих рук не хватает. Детишки да бабы управляются. Ждут не дождутся тебя. Говорят, приедешь, снова председателем колхоза поставим. Родной, приезжай. Ждем не дождемся!»
В самом конце приписка:
«Папа, бей гадов до самой их смерти! Петр, Николай, Виктор».
Старший сержант обвел всех взглядом. Насупился Гончаренко, плотно сжал губы пулеметчик Жуков, что-то шептал Демьян Ющенко. Многие думали о том, что слова солдатской жены и ее детей обращены к каждому из них.
— Да, настрадалась ваша семья, — посочувствовал Жуков, насупив тяжелые, густые брови.
— Если бы только моя. Тысячи их, таких семей. И опять же не в этом дело. Вон жена про Шквырю пишет. Знаете, кто он такой? Кулак. Мы с ним еще в тридцатых годах счеты свели, а он опять приполз, чтобы вернуть старое… Знали бы вы, друзья, какой колхоз у нас был богатый. Садов одних сколько. Да и те враги порубили, потоптали. А ведь мне, простому кузнецу, довелось первого колхозного коня подковать, на первой электростанции работать. Потом председателем избрали. И как, ребята, хорошо было на сердце, когда та самая Евдокия Шконда, лучшая доярка наша, со слезами радости принимала премию — корову, ту, что фашисты угнали, не посчитались, что у женщины шестеро детей. Но ничего, все возвернем!
Парторг перевел дыхание. С минуту молчал, собираясь с мыслями. Он думал о том, как бы ярче сказать, как рос вместе со всей страной он, хозяин своей судьбы, как вошел в семью коммунистов и как этим гордится. Ведь это они, коммунисты, шли на каторгу ради великой цели, это они подняли народ на революцию, на защиту ее завоеваний в годы гражданской войны. Нет выше чести быть бойцом великой партии.
— Перед войной, — продолжал Евтей, — наш колхоз был представлен на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Впервые в жизни побывал я в Москве. Побывал у Ленина.
И вот над этой жизнью нашей, — закончил парторг, — занес враг свой кровавый меч. А вы говорите: «Ваша семья». Семья моя, твоя — это вся наша страна с ее радостями и печалями, с ее необъятными просторами и самой незаметной травинкой.
Старший сержант умолк. Молчали и солдаты. В глубокой задумчивости сидели они, тесно прижавшись друг к другу, локоть к локтю. Разве кто знал из них, что через день фашисты вновь пойдут на позицию и парторг роты погибнет в этом бою, едва освоившись с мыслью, что нашлась семья, едва успев написать домой.
Гвардейцы отразили последний натиск фашистских захватчиков и, накопив силы, перешли в наступление. Враг сопротивлялся на каждом шагу, словно хотел зацепиться за последние метры нашей советской земли.
У высоты 144,7 наступающие батальоны остановились. Сплошной стеной огня встретил их неприятель. Две траншеи опоясали подножие. А на вершину, извиваясь, убегали ходы сообщения. Почти на самом гребне захлебывался пулеметной дробью вражеский дзот. Перекрестный свинцовый ливень срывал траву. Пули с визгом уносились вдаль. Невозможно было головы поднять, не то что встать и идти в атаку.
— Связи нет с артиллеристами. Где связь? — охрипшим голосом кричал командир роты.
— Товарищ старший лейтенант, разрешите мне. Я мигом, — ответил рядовой Ющенко.
— Действуйте!
Солдат, пригнувшись, побежал по линии. Пот градом катился по разгоряченному лицу. Вокруг взлетали черные фонтаны земли. Демьян мгновенно падал и снова вскакивал, чтобы сделать энергичный бросок. На открытых участках переползал по-пластунски, думая об одном — как быстрее, лучше выполнить приказ командира.
Вдруг кабель выскочил из руки воина. Вот он, обрыв! Рядовой Ющенко срастил его и направился обратно. Через несколько минут солдат уже слышал далекие артиллерийские залпы, а вслед за ними на высоте заплясали, загудели разрывы. Батальон поднялся в атаку, но снова встретил сопротивление. Видно, дзот еще не был подавлен.
— За мно-о-й! Впе-е-ред! — крикнул командир роты.
Рядом с ним алел флажок. Это комсомолец Михаил Бурун приготовился к броску. Держа флажок над головой, Михаил устремился вперед. За ним поднялись рота и батальон. Вот и первая траншея, но Бурун, сраженный пулей, падает. Небольшое алое полотнище подхватывает Сергей Пензев, однако не успевает пронести его и несколько метров: схватившись за руку, падает на колено. Ранило комсомольца.
— Давай мне! — просит Иван Штельмаков. Он карабкается на вершину и устанавливает флажок на разрушенном дзоте. Будто огонек загорелся на высоте, как тогда, на Сапун-горе. Только сейчас уж не парторг роты Евтей Гребенюк бежал с ним, а его наследники, воспитанники, в сердца которых заронил он неистребимую ненависть к врагу, великую верность идеалам коммунизма, Родине своей.
Наступление продолжалось теперь по чужой земле, неудержимое, стремительное.
И именно потому, что земля эта была чужая, незнакомая, солдаты все чаще и чаще вспоминали о своих местах.