В Суоми
Шрифт:
«Прорубщики» организовали даже свое общество. Председатель его в Турку — известный зубной врач.
— Вы, вероятно, сейчас встретите тут человека, который был раньше очень сгорбленным, а за год купания уже на несколько сантиметров разогнулся! Честное слово!
— Я тоже собираюсь вступить в это общество и ежедневно окунаться в прорубь. Утверждают, что помогает от радикулита, — сказал Ярно Валтакари.
— За чем же остановка?
— Да вот Хельми, жена моя, ни за что не разрешает. Боится. Нельзя, мол, начинать среди зимы. «С будущего года, говорит, вместе будем ходить!»
Мы подошли к стоящим
В раздевалках дощатых купален, где не было ни простой печки-голландки, ни даже времянки-«буржуйки», казалось, стоял еще больший мороз, чем на улице. И, однако, там сейчас раздевалось человек десять. На стене висел большой лист бумаги, разлинованный, как классный журнал, с фамилиями купальщиков. В клеточках стояли крестики, обозначавшие, что человек в такой-то день побывал в проруби, или прочерки — пропустил.
Сто девяносто три фамилии. Сто девяносто три человека регулярно пользуются прорубью, не считая случайных купальщиков, которые в эту ведомость не вписываются. Но за несколько последних дней в карточках против всех фамилий были прочерки.
— Естественно, — сказал Тойвонен, поймав мой взгляд, — ведь в эти дни прорубь бастовала.
— Бастовала?
— Если прорубь не расчищать, то за одну ночь ее затянет льдом. Ну а приставленный к ней, «смотритель» — коммунальщик. Он, значит, и бастовал, — объявил Валтакари.
— Не понимаю, — улыбнулся Тойвонен, — почему не пришла сюда ни одна горячая девушка и не бросилась в прорубь? Весь лед был бы растоплен.
— Ну, среди горячих девушек сейчас тоже не очень легка сыскать штрейкбрехера, — в тон ему отвечал Валтакари.
Мы вышли из мужской раздевалки. Теперь уже в проруби, разводя руки, плавали брассом пожилой мужчина и девушка. Женщина же в красном чепчике поднималась по лесенке (никто больше пяти минут здесь не купается). Она медленно шла по мосткам, окруженная облаком пара, подымавшимся от ее тела.
Тойвонен остановил купальщицу и навел объектив фотоаппарата.
— Станьте рядом, — сказал он мне. И сфотографировал нас — меня в зимней меховой куртке, жмущегося от холода, рядом с этой спокойно стоящей на морозе женщиной, от которой шел пар.
Потом она, уступая дорогу согбенному мужчине, явно ожидавшему от проруби исцеления, так же спокойно пошла в раздевалку.
— Все равно, — сказал я Тойвонену, — даже при наличии этого снимка дома мне никто не поверит. И тому, что здесь столько охотников лезть на таком морозе в воду. И главное — ни за что не поверят, что прорубь может бастовать.
Невысокий парень в лыжном костюме, с потухшей сигаретой во рту, стоял на льду, с силой опускал тяжелую пешню и снова подымал ее. Ему тоже не было холодно. Он обкалывал края проруби, увеличивая ее.
— Интересно, кто он? Рабочий или «чиновник»?
— «Смотритель проруби» — новая должность, значит, рабочий, — сняв очки и протирая их, сказал Валтакари и оказался прав.
— А я вечером отвозил вас
Но, пожелав вчерашнему знакомцу здоровья и процветания, я от его приглашения отказался.
Через несколько дней я узнал, что такие «коммунальные проруби» и общества любителей зимнего купания существуют и в Пори, и в Вааса, и в Оулу, и во многих других городах. Ну, а в этот день, распрощавшись с Тойвоненом, спешившим в трамвайный парк, мы, перебираясь где по льду, а где на паромах, отправились километров за тридцать по шхерам, на остров Парайнен.
На этом острове в декабре 1907 года, укрываясь от полиции, в доме крестьянина Сванте Бергмана, жил Владимир Ильич Ленин.
КРАНЫ НАД АУРОЙ
При сотворении мира ангел в ковше Большой Медведицы нес воду для одного из будущих морей. Заглядевшись на звезды, он споткнулся и пролил ее на каменистую землю Финляндии. Так произошли, говорит легенда, пятьдесят шесть тысяч больших и малых озер Суоми. «Наш тысячеозерный дом» — часто называют свою родину финны.
Без озер или морского залива, который шхеры сделали похожим на озеро, финский пейзаж перестает быть финским. Но ангел, нечаянно проливший воду из ковша созвездия, не только создал финский ландшафт, он изменил и некоторые присущие народному хозяйству соотношения. В странах Запада легковых машин всегда намного больше, чем грузовиков. В Суоми этот «закон» не действителен. Здесь легковых автомобилей почти столько же, сколько и грузовиков, потому что многие финны предпочитают держать вместо легковой машины моторную лодку, на которой по тысячам озер, соединенных проливами, взморьям и рекам, легко добраться почти что до любого места страны.
Река Аура, рассекающая Турку на две части, неширока. Но сейчас от бесчисленных моторок и катеров, вмерзших в лед у обоих ее берегов, она кажется еще уже. Кормою к набережной и носами к середине реки с обоих берегов, почти вплотную друг к другу, стоят разномастные моторки, катера, так что между рядами остается лишь неширокий проток. Много катеров вытащено на набережную, где они и перезимуют, лежа килем вверх. Но от моста, около которого на приколе стоит трехмачтовая бригантина (последний парусный корабль, приписанный к порту и ныне ставший музейным экспонатом), течение Ауры до самого взморья свободно ото льда.
Если с моста посмотришь вниз по течению реки, то увидишь все небо в геометрически расчерченном кружеве высоко вознесенных кранов, словно ты находишься где-то на юго-западе Москвы. Это краны, вставшие над стапелями и доками судостроительного завода «Крейтон — Вулкан». Иные из них тянут от правого берега к левому, навстречу друг другу, свои длинные стрелы, и кажется — вот-вот они сольются в стальном рукопожатии, перебросив над рекой тонкий, высокий, в сквозных тросах мост.
А под стрелами, оставляя свободной лишь узкую полосу течения, теснятся уже спущенные на воду и достраивающиеся на плаву суда.