В Суоми
Шрифт:
Все отлично знали, между кем и из-за чего шла война. Даже Маннергейм, начиная войну, 30 января 1918 года в своей декларации объявил, что «войска Финляндской республики не борются против России», а взялись за оружие для того, чтобы, видите ли, «беспощадно покончить с шайкой хулиганов и грабителей, угрожающей законному порядку и праву собственности», — так он называл финских рабочих и батраков.
Победившее белое правительство заключило неравноправный договор с Германией, а затем парламент-«обрубок» (так называли его потому, что почти половина депутатов была устранена путем террора или очутилась в эмиграции) избрал
Однако в Финляндии после гражданской войны у власти остались круги, которым выгодно было изображать ее как «Освободительную» — за независимость Суоми.
Эта ложь безапелляционно излагалась в школьных учебниках, вошла в литературу, искусство, стала обиходной.
Она несла в себе семена недоверия и ненависти к соседу. Исторический маскарад, при котором классовая борьба была «переряжена» в борьбу национальную, был крайне выгоден победителям. Название «Освободительная война» из термина превращалось в политическую программу, в систему воспитания, основанную на исторической лжи.
И в первую очередь, всячески расхваливая свой «патриотизм», эту ложь распространяли те, кто, с легкостью предавая национальные интересы, вступали в сделку и с русской буржуазией, и с германским, и с английским империализмом.
— Мы в старом рабочем движении испытывали антипатию к омерзительной господской игре словом «патриотизм», и, всячески поднимая дух интернационализма, мы недостаточно разъясняли национальный, патриотический характер борьбы рабочих, — в день сорокалетия гражданской войны, вспоминая восемнадцатый год, рассказывал старый красногвардеец товарищ Тууре Лехен, ныне философ и публицист. — И вот это наше упущение облегчило буржуазии «труд» по созданию легенды об «Освободительной войне». А ведь в действительности не шюцкоровцы, не белая гвардия, а именно красные боролись тогда за национальную свободу Суоми против иностранных эксплуататоров! — закончил он.
Из Пори в город Вааса я приехал через несколько дней после торжественного открытия там памятника «Егерю», приуроченного к сорокалетней годовщине высадки егерского батальона. Торжества эти закончились «дружеским возлиянием» бывших егерей, в большинстве людей за шестьдесят, среди которых есть и генералы финской армии.
Холодный, пронизывающий ветер шевелил ленты на венках, сложенных к подножию «Егеря».
Памятник стоит там, где городская улица переходит в дорогу, ведущую к причалам, у которых сорок лет назад пришвартовался пароход с десантом.
Место символическое. Я бы сказал — вдвойне символическое, потому что за памятником высится здание окружного суда, где учиняли жестокие судебные расправы над участниками рабочего движения. Защитником на многих таких процессах выступал талантливый адвокат Ассер Сало, депутат парламента. Но все его способности не могли помочь там, где дело шло не о правосудии и даже не о судопроизводстве, а о расправе над классовым врагом.
Вместе с его сыном Аско Сало, моим Виргилием в этой зимней поездке
Автор памятника был в свое время егерским капитаном. Может быть, поэтому его скульптура, весьма далекая от подлинного искусства, хотя бы внешне выглядит более правдоподобной, чем разбросанные по всей стране ложноклассические монументы героев «Освободительной войны».
Военная фуражка, ранец за спиной, туго набитые патронташи и ручная граната «бутылка» у пояса, тяжелая винтовка, примкнутая к ноге. Самодовольное лицо как бы символизирует тупость и грубую жестокость воинствующего милитаризма… Возможно, что скульптор замыслил оду, но создал он сатиру, потому что точно знал оригинал.
В этой невольной сатире «Егерь» походил чем-то на грузный памятник Александру III, установленный в Петербурге, перед Московским вокзалом, к трехсотлетию дома Романовых. Помню, как школьниками, еще до революции, мы повторяли сложенную об этом памятнике считалку: «Стоит комод, на комоде — бегемот, на бегемоте — обормот, на обормоте — шапка».
— Этот «освободитель» выглядит до отвращения правдиво! — засмеялся Аско.
Мы прошли от памятника в город, ветер с моря теперь дул нам в спину. У деревянного углового дома дворник с метлой в руках бежал к ребятишкам, которые возились у сугроба. Они разлетелись по сторонам при его приближении, как шустрые воробышки. Он с отчаянием махнул рукой и, поздоровавшись с моими спутниками, из которых один был секретарем местного отделения общества «Финляндия — СССР», сказал:
— Беда с мальчишками! Стоит только убрать снег, как они снова все разворошат… И так тысячу раз в день.
— Это советский писатель, — познакомили нас.
— Не думаю, чтобы он нашел что-нибудь интересное для себя в нашем городе, — угрюмо проворчал парень, а затем что-то тихо, доверительно сказал земляку.
Когда мы немного отошли от дома, около которого дворник снова начал сгребать в сугробы разворошенный детворой снег, наш спутник улыбнулся.
— Знаете, что он шепнул мне? «Надеюсь, что ты не показал нашему гостю памятник этому предателю!» Это про «Егеря»-то!.. Если хочешь знать, это и есть не каменный, а живой голос трудящихся финнов…
После того как в конце 1944 года революционное рабочее, движение вышло из подполья, в Суоми уже появились и другие памятники гражданской войне восемнадцатого года. Это надгробные памятники на братских могилах расстрелянных шюцкоровцами и егерями красногвардейцев. Воздвигнутые на средства, собранные по подписке рабочими, они скромны, трогательны. Фигуры, изображенные на них, символичны и напоминают скульптуры, которые у нас воздвигались в первый год революции — в восемнадцатом году.
И когда разговор зашел об этих скромных надгробиях, кто-то сказал:
— Надо бы объявить нам подписку на памятник Майю Лассила. И заказать его большому скульптору. Это был бы памятник одновременно и писателю и тому, что действительно произошло в восемнадцатом году.
Майю Лассила — замечательный финский писатель. Русский читатель знает его и полюбил по книгам «За спичками» и «Воскресший из мертвых». Но талант его более многообразен, и он отдал его целиком на службу рабочей революции. До последней минуты Лассила находился на своем посту в редакции газеты «Тюемиес».