В Суоми
Шрифт:
Таким же чувством скорби повеяло на меня в Пори, на братском солдатском кладбище перед кафедральным собором. Шеренги — несколько сот холмиков. Павшие и в своем последнем сне держат равнение. В изголовье каждого — мраморная плитка с фамилией. И над всеми, замыкая строй, — общий, большой, каменный крест.
Таких кладбищ в Финляндии немало.
Но это, в Пори, отличалось от прочих своих незабываемым памятником. На невысокой каменной стене — ограде кладбища — люди. В первую минуту, особенно зимой, — а я видел этот памятник в марте, — кажется, что это живые люди, а не скульптурная
…Стоя лицом к строю могил, полковой священник в длинной солдатской шинели и грубых солдатских сапогах читает молитву. Рядом с ним, в маскировочном халате, — разведчик. А сбоку от них — совсем еще молодой солдат в куртке. Отвернувшись, он смотрит не на могилы, а совсем в другую сторону — на проходящих мимо людей. На его почти мальчишечьем лице недоумение. Кажется, вот-вот он спросит: «Что же это такое творится?» А в нескольких шагах налево от этой группы, опираясь на локоть, лежит раненый солдат, у ног его каска, и, не отрывая глаз от могил, он рукой заслоняет голову. Впаянная в низкую ограду решетчатая калитка отделяет его от молодой женщины. Простоволосая, несмотря на мороз, она держит за руку мальчугана. Как и у молоденького солдата, взгляд ее устремлен не туда, куда смотрят полковой священник и прохожие, а на них, этих идущих мимо людей.
С какой бы стороны ни подошел, встретит ли тебя сначала своим печальным взглядом женщина или недоуменным солдатик, посмотришь ли прямо в глаза молящемуся полковому попу или увидишь его понурую спину, — вся эта композиция, пьедесталом которой служит низкая ограда, протянувшаяся метров на сорок пять, раскрывается каждый раз по-иному.
И опять-таки скульптура изображает не павших, а оставшихся в живых. Это памятник их скорби. При взгляде на него вас охватывает ощущение непоправимого несчастья, несчастья, которое становится переносимым лишь благодаря преображающей силе большого искусства.
Ни тени сентиментальности, символики, условности — все «весомо, грубо, зримо».
Если бы ваятель — Аймо Тукиайнен, — кроме этих неуклюжих, грубоватых и таких естественных в своей сдерживаемой скорби фигур, впоследствии даже ничего и не сделал, имя его должно остаться в истории скульптуры.
— У нас вокруг этого памятника возникли споры, — сказал мне секретарь местного отделения общества «Финляндия — СССР». — Одни говорят, что это военная пропаганда, другие с этим не согласны.
Я вспомнил сорокадвухсантиметровое орудие береговой обороны, выставленное в Свеаборге перед зданием военного музея. Сделано оно было в Японии. А на стволе его выгравирована хвастливая надпись по-фински о том, что на Карельском перешейке это орудие выпустило 7000 снарядов; красные, стремясь подбить его, израсходовали 100 000 снарядов. А оно вот, мол, красуется, невредимо. Глядя на этот «музейный экспонат» и читая эту надпись, никто не усомнится, что имеет дело с реваншистской, милитаристской пропагандой.
Но здесь совсем другое. Это скорее горестное напоминание о том, чем кончаются все походы на восток.
И в дни, когда еще не изжито влияние таких деятелей, как Вяйне Таннер и его тезка, председатель распущенного шовинистического союза «Братья по оружию» Вяйне Лескинен, такое напоминание небесполезно.
На вопрос я ответил вопросом:
— Ну, а вы сами как думаете?
— Я считаю, что тут нет военной пропаганды. Прошлая война — наша ошибка. Она была не нужна народу. Более того — стала несчастьем для него. Но ведь тем трагичнее потери, когда убеждаешься, что в них не было необходимости. Тем больше горе близких, когда даже
— Мне думается, вы правы. Этот памятник может стать знаменем людей, борющихся против войны. И правильнее будет, если они возьмут его «на вооружение». Не стоит такое произведение искусства дарить реваншистам.
— Видите ли, — продолжал, оживившись, мой собеседник, — у нас некоторые считают, что не стоит напоминать народу, что между нами были войны. По-моему же, для того чтобы никто не мог снова обмануть народ, нельзя забывать об этом, а особенно сейчас, когда мы вдыхаем полной грудью воздух дружбы. Кто прошлое помянет, говорят, тому глаз вон! Но тот, кто его забудет, может и обоих лишиться! Дружба — это не забвение противоречий, если они есть, а сознательное их преодоление.
А это преодоление идет здесь в народе с такой удивительной быстротой, что мне ничего не оставалось, как согласиться с товарищем, и я охотно это сделал.
Правда в искусстве проста. Ложь в искусстве — всегда вычурна.
Как отличаются эти памятники народному горю от многочисленных, разбросанных по всей стране памятников «Героям Освободительной войны» 1918 года! От этих увенчанных эллинскими дубовыми венками, крылатых, каменных и бронзовых гибридов языческой богини Победы и христианских ангелов архистратигов, этих воинов в античных одеяниях, с мечом и щитом, с геральдическими львами у подножия постаментов!
И даже талант молодого тогда Вяйне Аалтонена не мог преодолеть всей этой лузги. Памятник «Героям Освободительной войны» в Савонлинне — совершенно голый, коленопреклоненный человек с каской в руках, высеченный им из розового гранита и поставленный в 1921 году, не возбуждает никаких эмоций, кроме чувства недоумения.
Весь этот исторический маскарад, вся эта монументальная пропаганда призваны скрыть действительное содержание гражданской войны 1918 года, которую так долго именовали и до сих пор здесь — иные со злым умыслом, иные по недомыслию — именуют «Освободительной войной» за независимость, будто бы с оружием в руках отвоеванную Финляндией у Советской России.
На самом же деле никакой войны «за независимость» белая гвардия не вела.
Широко известно, что еще за месяц до того, как 28 января 1918 года Финляндия вспыхнула «пожаром пролетарского восстания», ее независимость была юридически и фактически признана Советской Россией.
Все другие страны признали независимость Финляндии значительно позже. Так свидетельствует история.
В гражданской войне на помощь белой гвардии, захватившей север и большую часть средней Финляндии, в Ваасе высадился прибывший из Германии 27-й егерский батальон прусской армии, укомплектованный финнами-добровольцами, в годы мировой войны переправившимися тайно в Германию.
В то время как большая часть финской буржуазии наживалась на военных заказах и поставках для царской армии, несколько сот ее сыновей проходили военную учебу в Локштедском лагере германской армии. Когда егеря в конце февраля 1918 года прибыли в Финляндию на помощь белой гвардии, огромное большинство их включилось в гражданскую войну на стороне своих отцов. Обученные военному долу, они составили командный костяк белой гвардии.
Но не помогли и егеря.
Белое правительство смогло справиться с силами революции лишь тогда, когда на побережье Финского залива высадились войска Вильгельма II. Именно их оружие и решило исход гражданской войны. Тогда никто в Финляндии не осмелился бы назвать ее «Освободительной».