В Суоми
Шрифт:
На развилке машина наша повернула на север. Нас ждали друзья в Коккала.
Коккала.
«Рыбий петух» — калакукко — так называется любимый финнами пирог из ржаной муки. Между двумя его корками запечены целиком рыбешки вперемежку с кусками свиного сала. Родина этого пирога Саволакса. И поэтому ночной экспресс из Куопио — центра Саволаксы — в Хельсинки с трехъярусной начинкой мягких спальных мест, на которых почивают разного рода
От Коккала до Оулу мы добирались на поезде, но так как весь путь занимал меньше пяти часов и проходил в дневное время, то поезд этот совсем не был похож на «рыбьего петуха», старомодно украшенного медью. Это был новенький трехвагонный дизельный поезд. Одни лишь сидячие, мягкие места. Чистенькие, просторные вагоны напоминали новые наши цельнометаллические.
Через большие окна солнце заливало светом вагон, и, если бы не пухлые снега, бежавшие навстречу поезду, можно было подумать, что весна в разгаре и что мы не где-то поблизости от северной границы земледелия, а на юге.
Напротив нас сидели две пожилые дамы с пакетами в руках.
Коротая время, Аско открыл газету и начал пересказывать мне новости дня. Вчера вечером в самой большой парикмахерской Коккала — городка, откуда мы сейчас уезжали, — проходил общественный просмотр и обсуждение новых моделей причесок.
— Жаль, что мы об этом не знали вчера!
— Оказывается, в Дании, — продолжал он, — в прошлом году уже посвящены в сан пастора четыре женщины. Ссылаясь на это, воспрянула духом и финка — претендентка на сан пастора, и осенью предстоят новые дебаты. В связи с этим газета взяла интервью у шведских священнослужителей. Они отрицательно относятся к датскому нововведению и финской претендентке.
— Стоит нарушить один лишь завет, одно каноническое правило — и тогда каждый будет нарушать любое из них. Где остановиться? — говорит шведский епископ.
В газете напечатан протест Союза писателей Финляндии по поводу того, что государственные железные дороги не предоставили льготной скидки для делегатов юбилейного съезда Союза писателей (ему стукнуло шестьдесят лет), скидки, которая обычно предоставляется всем общественным съездам и конференциям. И дальше Аско переходит к объявлениям:
— «Вдова с домом и магазином отыскивает пожилого человека с серьезными намерениями…» Не подойдет ли? — улыбаясь, спрашивает он меня.
— Нет!
— «Двое молодых тридцатилетних мужчин хотят провести отпуск в Хельсинки и повеселиться там. Нужны партнерши — блондинка и брюнетка. Тайна обеспечена».
— «Двадцатипятилетняя девушка, рост — сто шестьдесят два сантиметра, блондинка, вес — сорок восемь килограммов, дает уроки английского, немецкого, шведского языков. Цены по соглашению». Наконец-то нашел! — смеется Аско.
Дамы, сидящие напротив нас, возмущенно переглядываются, собирают свои пакеты и переходят в другое отделение.
Хотя таких объявлений ежедневно пруд пруди, это не значит, что нормальные люди не осуждают их…
Станция Юливиеска…
Радио объявляет, что здесь пересадка на станцию Нивола…
Нивола…
— Если бы мы ехали не на дизель-поезде, а на машине, обязательно заскочили бы туда…
Больше чем двадцать лет назад я записал историю, происшедшую в Нивола в 1932 году. Мне рассказывал ее человек, причастный к событиям. Я включил ее тогда в книгу «Ялгуба» под названием «Одна лошадь»…
Разъезд на Нивола остался позади…
— Скажи, что дальше было с участниками нивольских событий? — спрашиваю я своего спутника.
И он отвечает, словно продолжая прерванный четверть века назад рассказ:
— Одного из вожаков движения в Нивола — Нисканена — в тысяча девятьсот тридцать третьем году губерния Оулу избрала депутатом в эдускунте. В это время он отбывал в тюрьме свой срок за «организацию восстания». Вновь избранный парламент принял закон об освобождении Нисканена из заключения. Президент — дай бог памяти, кто тогда был президентом, да, Свинхувуд, — наложил вето на это решение. Тогда парламент вторично провел закон об освобождении депутата Нисканена, и закон вступил в силу. Почти все партии в эдускунте, боясь потерять избирателей, голосовали за этот закон, так как среди трудящихся ниволцы были очень популярны. Народ им очень сочувствовал.
— А к кому Нисканен примыкал в парламенте?
— К Аграрному союзу, к партии Кекконена, — отвечает Аско и снова принимается читать объявления: — «Здоровый мальчик четырех лет отдается на усыновление. Причина — материальные трудности…»
Мне думается, что, если бы он начал с этого объявления, наши суровые попутчицы не отсели бы от нас…
Но вот они снова стали собирать свои пакеты и пошли к выходу… Взялись и мы за свои чемоданчики… Поезд подходил к Оулу.
МИСС СУОМИ И «НАРОДНЫЙ КАПИТАЛИЗМ»
В Оулу, после того как мы побывали на местной конференции общества «Финляндия — СССР» и на танцах в новом рабочем клубе, Арви Торви, председатель окружного Союза рабочей кооперации, высокий, спортивного вида (хотя уже немного грузный) блондин, пригласил нас к себе поужинать.
Жены его, Ирмы-Мирьям, дома не было. Депутат парламента, она в этот воскресный день уехала в деревню Паппила, на встречу со своими избирателями, и за столом хозяйничала старушка мать. От нее-то я и услышал о происшествии в Пуйстоламется — роще, которая в восемнадцатом году была загородной, а сейчас уже стала частью Хельсинки.
В том году семья Торви жила поблизости от Пуйстола. Весной в сосновой роще был найден труп шюцкоровца. Шюцкоровский командир вообразил, что его подчиненного убили рабочие. А раз так, их следует проучить! Десять за одного.
И белогвардейцы отправились на станцию, сняли с отходившего местного поезда десять первых попавшихся рабочих и повели на расстрел. У одного из захваченных оказался при себе членский шюцкоровский билет, и его по дороге отпустили.
Навстречу на телеге ехал батрак. Чтобы не снижать ровного счета, его забрали взамен отпущенного.