В Суоми
Шрифт:
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Легионер умылся снегом.
В это утро трудно было найти свежий, не примятый следами снег. Слишком много народу и лошадей прошло в ночь через эту небольшую деревеньку. И хотя отряд уже ушел (больше часа назад скрылись на лыжах за поворотом в леске спины последних бойцов третьей роты), в деревне оставалось еще немало людей, лица которых уже успели примелькаться в пути.
Инари не было.
Но отсутствие начальника арьергарда не очень обеспокоило его заместителя Легионера. Он верил
Легионер вошел в комнату.
Люди спали, не сняв кеньг и забыв распустить пояса. Поздний рассвет подступал к окнам.
Он с силой захлопнул за собой дверь.
Никто из лежавших на полу даже не шевельнулся. Тогда он взял из козел, построенных в середине избы, свою винтовку, высоко поднял ее и выстрелил в потолок.
От грохота винтовочного выстрела все зашевелились. Каллио вскочил сразу на ноги и бросился к козлам.
— Смирно! — скомандовал Легионер. — Смирно! Через сорок минут отряд наш — арьергард — выходит в дорогу. Быть всем готовыми к сроку! — И уже тише, не по-начальнически, спросил: — Ребята, никто из вас не видел Инари?
Нет, конечно, никто не видел Инари и никто, кроме Хильды, не знал, где он находится. Но Хильда была в обозе… Обоз вышел на три часа раньше, чем арьергард. И Хильда, уходя, решила не будить Инари — пусть поспит еще хоть немного.
Хильда сейчас на своих санях встречала морозное, багровое солнце: на это солнце можно было смотреть в упор.
Проехал на расписных санях с бубенчиками Коскинен, и Лундстрем махнул Хильде рукой.
Когда впереди останавливалась какая-нибудь лошадь, весь обоз должен был стоять — шли по одной колее.
Первая рота была далеко впереди. Отставшие от второй роты партизаны присаживались порою на край саней, чтобы проехать немного и, отдохнув, догонять свою часть.
Батальон шел по нетронутым лесам. Дорога медленно, почти незаметно, подымалась вверх. Начинался водораздел Балтийского и Белого морей.
Да, Хильда ехала сейчас впереди арьергарда километров на десять, и у нее было много своих дел.
Дольше ждать нельзя было, и арьергард вышел в путь без Инари.
Когда они выходили из деревни, за ними бежали мальчишки, кланялись, прощаясь, девушки. Один старик с надеждою в голосе спросил:
— Скоро ли придете снова?
— Скоро, отец.
Крестьяне жалели о том, что повстанцы уходят.
«Надо будет об этом доложить Коскинену», — подумал Легионер.
Снова бродил по лесу, обступившему плотной стеной дорогу, розовый свет раннего солнца, снова скрипели на морозе лыжи, и партизанам приятно было ощущать крепость уже начинающих болеть от усталости мышц.
Так бежали на лыжах они пять километров, почти не разговаривая, находя на пути тысячи свидетельств того, что совсем недавно прошло здесь очень много людей.
Молодой лесоруб, не успевший еще выспаться
На склоне показалось несколько одиноко стоящих бревенчатых срубов. Были здесь три хуторские усадьбы, три зажиточных хозяйства.
Отряд свернул с проселочной дороги на протоптанный путь. Это была бы сейчас отличнейшая дорога и для саней, если бы неожиданно на самой середине ее не возникали облепленные снегом сосны. Сани должны были их объезжать, но лыжники могли не обращать на них внимания. Следы отряда были слишком ясны, чтоб можно было сбиться с пути.
— Я бы повернул обратно, — сказал один из партизан, — и сжег эти чертовы хутора.
— А ты забыл, что в Сала остались Унха и Сара? — спросил Каллио.
И они пошли дальше.
В это время стал валить густой, липкий снег.
«Хорошо, что мы успели свернуть с проселочной дороги, — подумал Легионер, — опоздай на полчаса, легко было бы сбиться…»
Всюду вокруг было бело. Быстрые речки сковывались твердым льдом, и непроходимые весною, летом и осенью тундры, болотистые леса, лесные топи можно было пересекать напрямик. Вершины холмов засыпало снегом, и нелегко было тут разобрать незримую линию государственной границы! Где начиналась единственная страна, принадлежащая трудящимся, и где кончалась Суоми?
Казалось, во всем мире снегопад, казалось, на всем свете нет незапорошенного уголка. Такой же снегопад был тогда, когда отец увозил Эльвиру домой, и так же она боялась простудить своих девочек. Вот и сейчас Хелли кашляет, Нанни крепко спит; это совсем особенная девочка — для своих малых лет она путешествует слишком много, и все на санях, по морозу.
Сколько еще осталось километров до первой деревни в Карелии?
Эльвира то и дело закрывала глаза: от сияния белого бескрайнего снега они слезились.
Эльвира открывала глаза, и ей казалось тогда, что на передних санях отец везет ее корову, покрытую попоной. Только почему-то не видать рогов. Ей казалось, что она по скрипучему насту едет домой. Но отец сидел на санях, шедших в голове растянувшегося обоза; на них был поставлен тяжелый ящик с салом.
Он не хотел подгонять лошадь. На этот раз Эльвира с ребятами и старшая его дочь Хелли уезжают из дому.
«Все, что могли, мы со старухой собрали им в дорогу, — думал отец, — никаких ссор не было».
И все же, когда он вспоминал, что вернется домой один, и девочек не будет в избе, и кадушки со сливками, поставленные у подоконника, так и останутся целыми, и некого будет грозным голосом за столом спрашивать: «А кто снял мои сливки?» — у него на душе становилось тоскливо и неспокойно. «Какие непоседливые мужья выпали на долю моим дочерям!» — с досадой думал он.
Перед ним шли сани с раненым Вайсоненом и небольшим грузом.
На ухабах Вайсонен громко стонал, и стоны его выводили из себя старика: «Тоже мужчина! Ни Олави, ни Лейно не стонали бы при такой оказии».