В тайге стреляют
Шрифт:
Временно, до возвращения отряда, Назарку поселили у вдовы политссыльного Матрены Павловны Волошевской.
— Вот и славно! — ответила Матрена Павловна на предложение взять к себе временного постояльца. — По-якутски будем с ним капсекать. А то я родной язык совсем, почитай, забыла.
Стараясь не шуметь, Назарка прикрыл за собой дверь, шапкой обмел валенки. Хозяйка в своей неизменной меховой душегрейке возилась у русской печи. Ей помогала глухонемая девушка.
— Нохо! — услышав возню у входа, позвала Матрена Павловна. — Проходи сюда.
— Не хочу, Матрена Павловна! — ответил Назарка.
Он прошел за ситцевую занавеску, где поставили его кровать, приладил под больную руку подушку и раскрыл книгу.
— Ты сначала поешь, а потом уж читай! — настаивала Матрена Павловна.
— Не хочу!
— Тогда я в печку поставлю! — немного погодя сказала Матрена Павловна. — Хлеб на тарелке под салфеткой... Я к коровушке.
В пальцах давно потухла самовертка. От напряжения ломило в висках, глаза слезились. Назарка уткнулся лицом в подушку, зевнул. Воображение перенесло его на незнакомую таежную дорогу. Пофыркивая, шустро бежали лошади. В санях, убаюканные равномерным покачиванием, дремали Фролов, старшина Кеша-Кешич, Коломейцев, Костя Люн... Его разбудила хозяйка:
— Вставай!.. Так и не позавтракал, негодник! Время-то за полдень уже. Мне товарищи красноармейцы строгий наказ сделали: кормить тебя хорошо, чтоб быстрей поправился. А ты голодом себя моришь!
— Забыл, Матрена Павловна!
Назарка спрыгнул с кровати, не одеваясь вышел на кухню, набрал в ковш воды со льдинками. Выйдя на двор, сполоснул лицо и плеснул струйку за воротник. Не удержавшись, зычно ухнул и передернул плечами. Вялости как не бывало.
— Тут к тебе приходили, — сообщила Матрена Павловна, протягивая Назарке полотенце, и пошевелила губами, припоминая незнакомое слово, — в яч... ячейку звали... сегодня.
Назарка с аппетитом хлебал наваристый суп. Старушка сидела напротив, через стол, и с явным удовольствием разговаривала с постояльцем на родном языке.
— Отец-то у тебя, поди, есть?
— Есть!
— И мать есть?
— Нет, матери у меня нету! — со вздохом произнес Назарка и отложил ложку.
— Умерла, что ли?
— Убили!
— Ахти, боже мой! — всплеснула старушка руками, — Кто злодейство такое совершил?
— Белые, Матрена Павловна, и маму мою и двух сестренок застрелили.
— Душегубы, за что дитев-то? — негодующе воскликнула хозяйка.
— Отец с красными ушел, правду узнать. За него отомстили! — глухо проговорил Назарка, и воспоминания отозвались в сердце тупой ноющей болью.
«Где-то теперь отец? Живой ли?» — подумал он и вздохнул.
Заседание ячейки было назначено на шесть часов. Назарка пораньше отправился в больницу. На сегодня была назначена перевязка. Но изрядно подвыпивший врач не спешил. Он то и дело заряжал красный ноздреватый нос понюшками табака, отчаянно сморщившись, чихал и, словно заведенный, говорил, перескакивая с одного на другое. Задавал пациенту вопросы, не дождавшись ответа, сам же на них отвечал.
Назарка
— А куда спешить, молодой человек? — благодушно полюбопытствовал тот, икнул и лениво начал скатывать бинт. — Впереди нас ждет вечное блаженство, но меня что-то не прельщает попасть туда до срока, уготованного мне судьбой!
Через полчаса запыхавшийся Назарка осторожно заглянул в приоткрытую дверь. В комнатушке сидели юноши и девушки и негромко переговаривались. Синицын прислонился к перегородке и подбрасывал на ладони карандаш. Возле окна, вытянувшись, стоял паренек. Сжатые в кулаки руки его свисали вдоль тела. Конопатое лицо было напряженное, сосредоточенное.
— Значит, предложение одно — принять! — ступив к столу, сказал Синицын. — Будем голосовать.
Он приосанился, развернул плечи и строго оглядел собравшихся... Когда повеселевший парнишка, задевая ноги сидящих, пробрался на свое место, Назарка ступил на порожек и спросил:
— Разрешите?
— Почему опоздал, товарищ Никифоров? — поднял свое крупное, с прямыми линиями, лицо Христофор и, сбычившись, исподлобья осмотрел Назарку. — Дисциплина и у нас сознательная, красноармейская!
— На перевязку ходил! — чувствуя, что краснеет, ответил Назарка. — А доктор пьяный... Не хотел ругаться с ним — ждал.
— Садись!
Назарка быстренько сел на скамью и огляделся. Соседкой его оказалась девушка в поношенной жакетке-душегрейке с меховым стоячим воротником. Назарку поразили ее глаза. Большие, открытые и ярко-синие, они смотрели на мир с удивлением, будто в ожидании чего-то. Волосы у девушки были густые, каштановые. Две толстые переплетенные косы с разлохматившимися кончиками покоились на груди. Клетчатый платок сдвинулся на затылок.
— Вступаете? — шепотом поинтересовалась девушка, наклонившись к Назарке.
— Поступаю, — ответил Назарка.
— А меня уже приняли! — доверительно сообщила соседка Назару и улыбнулась.
В улыбке девушки, выражении ее лица с черными, полукружиями, бровями было что-то такое, что вызывало к ней доверие и благожелательность. Голос у нее был грудной, приятный.
Надо было что-то сказать в ответ, но мысли, подобно стайке снегирей с дороги, упорхнули из головы. И язык стал — будто его в смолу окунули. Между тем девушка заметила, что у парня под шубейкой рука на перевязи.
— Вы ранены? — участливо спросила она и так заглянула Назарке в глаза, что у того холодком обдало спину.
Девушка с нескрываемым любопытством и в то же время уважительно рассматривала соседа. Назарка, смущенный, растерявшийся, потел и сидел, неестественно выпрямившись. На перевязку, а оттуда в ячейку явился в старом залатанном полушубке, шапке-треухе и стоптанных, не по размеру ичигах, которые на весну уступила ему Матрена Павловна. Назарка берег свою новую армейскую форму.
— Где вас ранили? — допытывалась девушка, и ее большие глаза стали еще больше.