В тайге стреляют
Шрифт:
Жизнь в городе над большой рекой давно уже вошла в привычное русло. Но было и много нового, незнакомого. Прохладный ветерок развевал алые знамена, особенно яркие в лучах весеннего солнца. Над входом в бывшее «Собрание» появилась вывеска. На листе жести краской какого-то неопределенного бурого цвета было выведено «Народный дом». У дома, где теперь был Совет, стояли лошади. Некоторые были запряжены в сани, часть — под седлом.
На базаре бойко шла торговля, и часто упоминалось необычное слово «кооператив».
Поредевший отряд Фролова разместился, можно сказать, с комфортом. После юрт с земляными
О красноармейцах позаботился Чухломин. Купцы, посредники и прочие эксплуататоры и нетрудовые элементы на собственной шкуре убедились, что с этим худым, костлявым человеком шутки плохи. Поэтому все необходимое было подготовлено точно к назначенному сроку.
Когда Назарка пришел, в «казарме» было пусто. Лишь на пригреве у ворот сидел полусонный дневальный, лениво дымил самокруткой и ковырял в зубах. Чайник на плите был горячий. Неумело действуя левой рукой, Назарка наполнил кружку, достал хлеба, сахару, масла. Потом не раздеваясь лег на постель, накрылся полушубком. И закрутились, завертелись, чудесно переплетаясь, распутываясь, снова свиваясь в клубок, события минувшего года...
— Назарка! — откуда-то издалека донесся простуженный тенорок Кости Люна. — Не спишь?
— Нет.
Костя ногой придвинул вплотную к кровати табуретку, сел на нее и шумно вздохнул. Он был аккуратно пострижен, выбрит. Веселой узенькой полоской вокруг загорелой шеи выделялся подворотничок. Отмытая от лесной копоти и грязи кожа лица казалась необычно белой, гладкой. Сразу и не узнаешь Костю: помолодел боец.
— Как плечо?
— Доктор лежать много велел!
— Слышь, Назарка! — низко наклонившись к нему, шепотом поведал Костя. — На днях собрание будет. В городе комсомол создают. Эркасээм. Ну, из молодежи, вроде нас с тобой, из голытьбы которые. Нас, красноармейцев, тоже пригласили.
Назарка повернулся к Люну, бросил полушубок на спинку кровати с никелированными шишечками.
— Какой эркасээм? — заинтересованно спросил он.
— Я с одним давеча познакомился, шустрый парнишка! Синицын фамилия. Сказал, что из ячейки, — пояснил Костя и задумался, покусывая губы. — Эркасээм?.. Ну, в общем, соберемся мы, из бедняцкого класса которые, вместе. Сделаем себе правило: один — за всех, все — за одного, чтоб капиталисты и помещики снова на нашего брата узду не нацепили... Понимаешь, вроде бы партия из рабоче-крестьянской молодежи, — все как у большевиков. И лозунги такие же. И товарищ Ленин тоже наш вождь... Обязательно велели прийти на собрание мне, тебе и остальным нашим. И каждому речь сказать надо будет. Так Синицын наказал!
Пристроив здоровую руку под щеку, Назарка задумался. Костя тихонечко вынул из оттопыренного кармана несколько твердых, точно кремень, мятных пряников, слипшиеся леденцы, завернутые в дырявую обертку, и пачку папирос. Положил в изголовье на одеяло.
— Это тебе! — застеснявшись, заметил он.
— Зачем, Костя? — удивленно покосился Назарка на подарки.
— Как — зачем? — нахмурившись, пробурчал Люн. — Поправиться тебе надо, и с раненой рукой махорку курить неудобно.
—
— Силища! — увлеченный порывом друга, подхватил Костя. — Понимаешь, Назарка, если бы все якутские парни и девчата были с нами! Куда бандитам деваться? Крышка! Аллилуйя!
— Стараться я буду, Костя. Теперь, поди, маленько грамотным, сознательным стал!
Назарка опустил голову на пуховую подушку и опять задумался, улыбаясь чему-то.
— Ладно, Назар, коли доктор приказал, — отдыхай! — встал Костя. — Я на улицу... Девчата там. — И он хитро подмигнул.
Назарка вскрыл принесенную Костей пачку. Папиросы были залежалые, дореволюционного завоза. Некогда душистый, ароматический табак заплесневел, подопрел, и во рту появился неприятный привкус. Назарка отодвинул кровать, сел к окну, где было посветлее, и раскрыл книгу, которую принес ему Фролов.
Последнее время Назарка без разбору читал, что ни подвертывалось под руку — книги, брошюры, листовки, прокламации, объявления у Совета. А редкие газеты, попадавшие в отряд, он знал чуть ли не наизусть от названия до адреса, где эта газета издавалась.
И сколько еще встречалось сложного, непонятного! За разъяснениями Назарка обращался к комвзвода Фролову, старшине Кеше-Кешичу и к рядовым красноармейцам. Многих он ставил в тупик своими вопросами.
— Вселенский собор?! — озадаченно протянул Ларкин и с некоторой опаской покосился на объемистую книгу в темном кожаном переплете. — Может, забор?.. Хрен его знает, что за у всей Лены забор. Река эта, паря, длинная, никаких тебе заборов, пожалуй, не хватит... Шел бы ты, Назарка, лучше к ученым людям. Они тебе и просветлят мозги! — мрачно посоветовал он.
Лишь старшину Кешу-Кешича никогда не смущали Назаркины вопросы, какие бы неожиданные они ни были. Старшина очень серьезно, внимательно выслушивал здорово повзрослевшего парня, склонив к нему свою маленькую птичью голову, и, подумав, пускался в пространные объяснения. Неоценимую услугу ему оказывали мимика и жесты, без которых, кажется, он бы и двух слов не связал. Руки и мускулы лица зачастую опережали язык. При этом Кешу-Кешича нисколько не волновало, правильно он отвечает на вопрос или нет. Буквально обо всем на свете у него было собственное суждение. И о будущем устройстве общества старшина имел свою, отличную от других и довольно оригинальную точку зрения.
— При Николашке-кровососе как было? Капиталисту, либо помещику, или другому прочему, к примеру, эксплуататору — тысячу рубчиков на нос, а рабочему классу — целковый на горб! Где уж тут справедливость! — рассуждал Кеша-Кешич. — Вот последнюю контру прижмем к ногтю — и по своему жизнь повернем. Тебе полтину, и мне полтину, и Назарке непременно чтоб полтина была — всем по полтиннику! Тогда людям делить нечего станет, и войны не будет. Сплошь по России мир на веки вечные!
— А как мерить, старшина? — поинтересовался Ларкин. — Я, допустим, на заводе слесарничаю, а Костя в шахте уголек рубит. Как тут быть?.. Старатель, тот золото намоет. Куда его?