В тайге стреляют
Шрифт:
«Куда я теперь? Совсем один. Матери, однако, нет, отец — не знаю где... В юрте в углу забыл обломок косы. Жалко, нож из него можно бы хороший сделать».
Назарке показалось, что он стал легкий, как пушинка с одуванчика, и ему ничего не стоит прыгнуть на самую высокую ель.
...Родная тайга, звонкая, летняя, полная жизни. И было понятно Назарке, о чем беззаботно пересвистывались синицы, о чем тосковала кукушка-бездомница. Он шел по тайге и вместе с птицами пел песню. В песне не было слов. Всех жителей леса знал Назарка. И все, как старого друга, приветствовали его. Вон, кажется, сел на ветку глухарь, которого
— Не бойся! — весело крикнул Назарка. — Я теперь никого не убиваю!
В руках у него вместо ружья пахучая черемуховая ветка. Шагал он легко, и деревья перед ним расступались, зеленые мягкие листья ласково касались лица. Оказывается, цветы умеют улыбаться, а Назарка не знал и от стариков никогда подобного не слышал. Но что это впереди вдруг зловеще засверкало? Это тощие волки в темноте бродили, злыми огоньками поблескивали их глаза. Жутко завывали волки, а самый старый из них кричал: «Постой-ка! Сейчас мы с тобой расправимся!»
Бросился он на Назарку, замкнул зубы на шее и начал ожесточенно трясти его. Назарка хотел крикнуть, чтобы помогли, выручили из беды, — и не мог. Его швыряли вверх и вниз, так, что замирало сердце, человеческими голосами говорили что-то...
Назарка лежал на розвальнях, на раскинутом собачьем тулупе. Крепкие руки разминали окоченевшее тело. Вокруг молча столпились вооруженные люди. Нетерпеливо пофыркивали лошади. Раздвинув бойцов, к саням протиснулся Степан: может, знакомый человек? Пешкин как раз только что чиркнул спичкой, намереваясь получше разглядеть лицо. Слабый огонек выхватил из мрака зеленые стебельки сена, гнутый передок саней, перетянутый кожаной веревкой, осветил закрытые глаза и плотно сжатые губы незнакомца. На щеке, как серебряная монетка, выделялось помороженное место.
— Назарка! — огорошенно воскликнул Степан и поспешно схватил сына за плечи. Он высоко приподнял его, пытливо всматриваясь в неподвижные, пугающе знакомые черты. — Э, ум, однако, потерял! — дребезжаще засмеялся он и посмотрел на бойцов, словно искал у них поддержки. — Откуда тут быть Назарке? До нашего аласа десять кес, поди, будет. Какой-то другой парнишка.
— Нет, точно Назарка! — пристально вглядевшись в лежащего, сказал Тарас и непонимающе развел руками. — Как он сюда попал?
Степан вопрошающе глядел на сосредоточенные лица красноармейцев, озаренные холодным лунным светом. В голове Степана закружились беспокойные мысли: не приключилось ли чего дома?
— Все выясним, как в себя придет, — заметил Пешкин. Он отвернул полу полушубка и достал фляжку. — В таком случае спирт — самое полезное снадобье.
На полузакоченевшего Назарку наткнулся красноармейский отряд. Дозорные шли лесом и ничего не заметили. Но передняя лошадь внезапно шарахнулась на обочину и захрапела. Ездовой дернул вожжи, крикнул свое обычное «Хат!», но лошадь не двинулась с места. Соскочившие красноармейцы обнаружили на дороге скорчившегося подростка.
Когда Пешкин влил в рот Назарке несколько глотков неразведенного спирта, тот, поперхнувшись, закашлялся и с усилием приподнял веки. Сначала Назарка ничего не видел, лишь крутились и мелькали перед глазами ослепительные кружочки. Но вскоре мрак поредел, огненные кольца потухли, и Назарка разглядел над собой большую красноармейскую
— Назарка! — донесся встревоженный отцовский голос.
— Очнулся... Я же говорил, что он не сильно подмерз, — обрадованно произнес Тарас. — Не волнуйся, Степан! Сейчас все узнаем.
И этот басовитый голос показался Назарке очень знакомым. Он снова открыл глаза, привстал и недоуменно огляделся. Подобие улыбки промелькнуло на его губах и тотчас исчезло. Назаркой овладело смутное беспокойство. Он силился вспомнить что-то важное, значимое, но не мог. Голова кружилась.
— А ну, паренек, пробежись!
Назарка задвигал руками, ногами, воображая, что припустил во весь дух.
— Нет, ты не брыкайся. Встань и разомнись! — потребовал Тарас. — Скорей согреешься.
Степан никак не мог прийти в себя, и блуждающая улыбка косила его губы. Все еще не веря своим глазам, он смахнул с воротника сына снежинки и одернул на нем шубенку. Многому пришлось удивляться Степану за последнее время. Всего несколько дней назад он покинул свою юрту, а кажется — минули годы. И прожил он их по-новому...
— Отец! — узнал Степана Назарка и всхлипнул.
В голове его все перемешалось, и он никак не мог увериться: действительность это или видит он удивительный сон. Тарас поставил Назарку на ноги и подтолкнул ладонью в спину:
— Ходу, да порезвей!
Назарка пошатнулся, неуверенно шагнул и, растопырив руки, побежал.
— Правильно! — одобрительно неслось ему вслед. — Еще поднажми! Не робей, не упадешь!
Тепло волнами разливалось по телу, Назарка чувствовал себя бодрее. Запыхавшись, он вернулся к саням и сразу попал в объятия Степана. Значит, в самом деле правда! Назарка уткнулся в отцовскую шубу и беззвучно заплакал. Степан порывался спросить о семье, но что-то удерживало его от расспросов. Назарку закутали в доху и уложили на сено.
— Полностью ожил? — поинтересовался Тарас и крякнул, растирая подбородок. — Добре! А то такой молодой и умирать собрался, негоже.
Пешкин глянул на часы.
— Трогай! — подал он команду. — К трем утра мы должны быть на исходном рубеже.
Заскрипели полозья, качнулись и поплыли назад деревья. Вдруг все случившееся молнией пронеслось в голове Назарки: мать... сестренки... Перемигивание огоньков, трескотня и рев быка. Он скинул с себя доху и дико посмотрел вокруг. Заметил шагавшего рядом отца, судорожно вцепился в него. Степан почувствовал, что сына трясет как в лихорадочном ознобе.
— Мать... сестренки... стреляли... убили! — невнятно зашептал он прыгающими губами. — Не надо туда ехать. Там плохие люди... Их много, они убивают!..
— Что-что? — наклонившись к сыну, переспросил Степан.
— Маму убили, сестренок... Не ездите туда!
Степан мало что понял из бессвязного рассказа сына, похоже, тот бредил. Однако отец почуял неладное. Где-то здесь, вблизи, кажется, находились жена и дочери.
— Тарас, остановиться бы надо! — громко сказал Степан.
— Стой! Стой! — пронеслось от подводы к подводе.