В тайге стреляют
Шрифт:
У опушки Васька еще хлебнул изрядную порцию спиртного и почувствовал себя несколько уверенней. Артомонов перетянул ему рукав белой перевязью и еще раз повторил то, что Сычу поручено было изложить командованию противной стороны. Помявшись, Васька вышел на открытое пространство.
— Эгей-эй! — раскатисто, что было силы, рявкнул он и пошагал, неистово размахивая косо разорванной половиной простыни. Так его скорее заметят и не будут стрелять. Не приведи господи, со сна какой-нибудь обормот...
— Итак, что вы уполномочены передать и от имени кого? — шевельнув усами, спросил Чухломин.
Васька
— Меня, значит, э... упол... в общем, по заданию... по поручению свободной якутской армии. — Васька несколько оправился от смущения, помолчал и связно начал выкладывать заученное: — Наше командование предлагает вам, красным, прекратить бессмысленное сопротивление, в полной боевой сохранности и готовности сдать все наличествующее оружие. Этим мы избежим ненужное кровопролитие и сохраним много людских жизней... На ответ вам отпущено двенадцать часов. — Васька перевел дыхание, покосил глаза на застывших в неподвижности командиров и, убедившись, что слушают его с глубоким вниманием, а следовательно, не тронут, с нагловатой ухмылкой продолжал: — Мы собрали вокруг города все свои силы — огромную армию! — Этого говорить не полагалось, но расхрабрившийся Сыч надумал припугнуть красных. — У нас много пулеметов. Скоро от Охотского моря подойдет целая дивизия, да еще в усиленном составе! Нам обещали выделить две гаубичные батареи. Чуете? Пыль одна останется!
Сообразив, что начинает завираться, парламентер прикусил язык, с победным видом скрестил руки на груди и забарабанил пальцами по локтевым сгибам.
— Еще что имеете сообщить? — прокашлявшись, невозмутимо полюбопытствовал Чухломин.
Васька помолчал, припоминая, чему его наставляли Артомонов, Павел Цыпунов, Ярыгин и остальные командиры. Вроде бы сполна выложил. Да, еще есть.
— Мы руководствуемся гуманными побуждениями — избежать лишних жертв. Сохранить женам мужей, детям отцов, матерям сыновей! — с апломбом продолжал Васька. Оказывается, если вызубрить заранее, легко и складно получается. — Но если противная сторона отвергнет наши мягкие условия, через двенадцать часов будут открыты боевые действия!
— Они и так идут!
— Это что!.. Мы от скуки забавляемся! — осклабился белогвардейский представитель и ковырнул в носу.
— Хорошо! Ответ вы получите довольно быстро... Дежурный, уведите парламентера!
— Что?! Не имеете права задерживать! — заорал Васька, выпучив глаза. — Я наличность неприкосновенная! По мировому договору! Закон есть такой! Да за меня...
— Вас и не намерены задерживать, — скрыв в усах невольную улыбку, перебил его Чухломин. — Успокоитесь! На вашу неприкосновенность никто не покушается. Скоро получите наш ответ и доставите его по назначению.
Часовые увели порядком струхнувшего Ваську. Командиры не спеша закурили и подавленно молчали.
— Значит, показания перебежчика о каких-то «братьях», поспешающих на помощь повстанцам, подтверждаются, — раздумчиво проговорил Чухломин и низко опустил голову. Луч солнца скользнул по его землистого цвета лицу с запавшими щеками. На висках высветились редкие седые волосы.
—
— А может, лучше, вернее, пока не поздно, незаметно оставить город?..
— Почему?
— Мы сохраним свои силы, оружие, боеприпасы, то есть будем вполне боеспособны... Лошадей и остальное конфискуем у населения!
— Некоторые, видимо, считают, что, едва мы покинем город, сразу же оторвемся от преследования, — не вставая со скамьи, заметил Тепляков. — Нет! Мятежники кинутся за нами по пятам. Они не дадут нам ни минуты покоя! А в тайге разгромить нас силами, какими располагают белые, ничего мудреного нет.
— Комвзвода Фролов правильно предложил! Защищать город! До последнего, до самой крайности!
— Друзья, в тайге хуже! — вскочил Бечехов и принялся попеременно рубить ладонями воздух. — В тайге охотник все равно как в родной юрте: глаза закроет, а тропку отыщет! Из засады стрелять будут... Худо — у нас винтовочных патронов мало. Пулеметам их оставим. Поpox есть, свинец есть. Ружей полно. Мы воевать будем, а городские — патроны заряжать. Заставим! Помогут... Дома разбирать надо, бревна на оборону перетаскивать!
— Верно!.. Правильно!
— Ясно, товарищи, — подытожил Чухломин и помолчал. — Будем соблюдать все формальности. Голосуем... Кто за то, чтобы сложить оружие и сдаться на милость неприятеля, как ультимативно потребовали повстанцы, — поднимите руки!
Ответом было молчание. Никто даже не пошевелился, будто на всех внезапно накатило оцепенение.
— Кто за то, чтобы отстаивать город до предельной возможности и тем, кто уцелеет, защищаться в остроге, стоять до последнего? — ровно, не меняя тона, спросил Чухломин. На лбу его высыпали и набухали, на глазах увеличиваясь в размерах, капли пота. — Поднимите руки!
Медленно поднялись и замерли неподвижно неестественно выпрямленные руки со сжатыми пальцами.
— Единогласно! — выдохнул Чухломин и рукавом, от локтевого сгиба до обшлага, провел по лбу; не удержался и выкрикнул: — Мировую революцию совершат только самые стойкие и непримиримые!.. Введите парламентера!
Сыч замялся было у входа, но потом решительно, не глядя по сторонам, прошел к столу. Впрочем, показная лихость его тотчас испарилась. Лицо комиссара было сурово. Глаза его напомнили Ваське булавочные острия. Они, казалось, вот-вот вопьются в его переносье.
«Не к добру это! — перетрусил парламентер, не замечая, что челюсть у него отвисла. — Господи Исусе, матерь пресвятая богородица, вынесите меня отсюда живым, сберегите от петли и пули!.. В первый же праздник поставлю вам пудовые свечи!»
— Наш ответ краток: врагам рабочих и крестьян, заклятым врагам Советской власти красные бойцы не сдавались и не сдадутся! Все! Можете быть свободными!
Голос комиссара был глухой, негнущийся. И у Васьки по спине процарапал своими противными колючими коготками холодок. Сыч машинально поклонился и подумал, ощущая неприятное сокращение мышц где-то в области пониже поясницы: «А теперь покажут мне, где пиво раки пьют!.. Только бы не мучили...»