В те дни на Востоке
Шрифт:
Кутищев тоже трепал по щекам свою «мадам», которая, смеясь, уклонялась от его «нежных» прикосновений…
Охотин нервничал, беспокойно расхаживал по кабинету, курил одну сигарету за другой. Еще бы не нервничать! Этот хлыст, Померанцев, слишком много стал позволять себе. Думает, что здесь можно даром хлеб есть. Прошлый раз не провел одно занятие и сегодня явился на два часа позже.
– Почему опоздал? Где был? – окинул он Померанцева свирепым взглядом, когда тот вошел в кабинет.
– Где был, там, Лев Павлович,
Но Охотин еще больше взбеленился.
– Ты мне брось шутки шутить. Понял? Это тебе не в Советском Союзе, где по головке гладят да уговаривают.
– Не сердись, Лев Павлович. Подумаешь, два раза опоздал.
– Ах ты, паскуда! – Толстые губы Охотина плотно сомкнулись, налились кровью белки глаз. – У нас вот как воспитывают! – И ударил Померанцева в лицо.
Иван стукнулся головой о стену, но удержался на ногах. Закрыв лицо ладонями, взмолился:
– Прости, Лев Павлович. Больше этого не будет. Клянусь богом, такое не повторится.
– Ты кто здесь? Забыл, паскуда! Будешь у Судзуки прощенья просить.
На шум в кабинет вошел тихими шажками японский советник капитан Судзуки, осуществлявший контроль за работой разведшколы. Этот низкорослый толстяк по прозвищу «Обрубок» держал всех в страхе. Малейшее неповиновение, неосторожно брошеное слово дорого обходились людям. Как-то один из слушателей школы назвал японские спички «минутой молчания». Дело в том, что из-за недостатка фосфора спички военного производства долго не воспламенялись. Чиркнешь и целую минуту ждешь, когда вспыхнет огонь. Об этой шутке прослышал «Обрубок». Он посчитал ее за насмешку над японскими обычаями. Парня вызвали в жандармерию и больше не выпустили.
Судзуки искоса посмотрел на Ивана, растиравшего припухшую щеку, брезгливо отвернулся.
– Господин Померанцев пришел к нам помогать или вредить? Если вредить, то мы будем отправлять обратно Россия.
Иван поймал на себе пристальный взгляд узких затаенных глаз, ждущих от него ответа.
– Я вас понял, господии капитан. Клянусь богом, больше такого не повторится.
– Хоросо. Посадить трое суток карцер.
Идейка Кутищева – жениться на дочке купца Пенязева – не выходила из головы Померанцева. Как только отношения его с Охотиным уладились, Иван отправился к Пенязевым.
Парадную дверь трехэтажного дома открыл слуга-китаец и провел Ивана на второй этаж.
Маша сидела за столом, готовилась к экзаменам, когда Померанцев постучал в комнату.
Увидев его, она вскочила со стула.
– Проходите, проходите, Иван Иванович. Где-то вас долго не было видно?
– Дела, Машенька, – усаживаясь в мягкое кресло, сказал Иван.
В ярком японском кимано с широкими рукавами, тонко перетянутая поясом, Маша походила на порхающую бабочку. От нее веяло юностью, счастьем.
– Вам так идет этот халат! – не удержался от комплимента Померанцев.
–
Иван вынул из кармана металлический портсигар с изображением трех богатырей (единственная память о родине), попросив разрешения, закурил. Пуская колечками дым, он с вожделением осматривал богато обставленную комнату, думал: «Не дурно бы было жить здесь с этой премилой канарейкой. Но как к ней подъехать?»
– Машенька, вы знаете, что в «Модерне» сегодня большой концерт?
– Слышала.
– Идемте. Я очень люблю театр.
– Я тоже обожаю. Мне нравится там певец Игорь Погодин.
– Постойте, постойте. У нас в России тоже есть певец Погодин. Это он исполняет:
Осень. Прозрачное утро,
Небо как будто в тумане…
– У вас неплохой голос, – улыбнулась Маша. Померанцев ждал похвалы и еще больше начал набивать себе цену.
– Когда-то думал стать певцом, но попал в армию и все оставил. Правда, один раз с Женей мы выступали в самодеятельном концерте, исполняли дуэт Эдвина и Сильвы.
– И как у вас получалось?
– Представьте, неплохо. Зал аплодировал… Ну так как с концертом?
– Простите, Иван Иванович, не могу. Готовлюсь к экзаменам в институт.
Померанцев отвернулся.
– Вам скучно? Вы куда-нибудь спешите?
Иван никуда не спешил. Ему приятно было побыть наедине с девушкой, рассказать что-нибудь трогательное, увлечь ее.
– А я не отнимаю у вас время? – в свою очередь спросил он.
– Ничего. С часок можем поболтать. Я давно хотела увидеть вас, послушать о России. Тогда, на банкете, вы толком ничего не рассказали. А в очерках явно погрешили перед своей совестью.
Померанцев обиделся: чего она допрашивает его, взывает к совести.
– Почему вас интересует Россия? Вы же здесь родились и выросли.
– Покойная мама мне много рассказывала. Потом я читала некоторые советские книги. Во сне не раз видела белокаменную Москву. А вам приходилось в ней бывать?
– Я ездил в Москву перед войной, когда собирался поступить в консерваторию, – придумывал Иван. – Видел зубчатые стены Кремля, собор Василия Блаженного, мавзолей Ленина.
– Как бы я хотела, чтобы русские одержали победу! – вырвалось у Маши.
Иван удивился откуда у дочери купца такое тяготение к советской России?
– А что это вам даст?
– Как же, я все-таки русская. И вообще… – она спохватилась, что сказала лишнее, и теперь не знала, говорить дальше или нет.
– Что вообще? – переспросил Померанцев.
– И вообще мне кажется, что когда-нибудь я буду жить в России. «Видно, на захват Сибири японцами рассчитывает», – подумал Иван.