В те дни на Востоке
Шрифт:
– Когда-то у нас была своя партийная газета «Наш путь», – рассказывал Родзаевский… – Теперь стал журнал «Нация».
Померанцеву хотелось опубликоваться в журнале или газете. Только сумеет ли написать? Ведь никогда еще не пробовал. В этом он признался Родзаевскому.
– Ничего, Иван Иванович, помогу. Дадим в нескольких номерах с продолжением. Пусть узнают о жизни в, СССР русские эмигранты. Кстати, на днях в Харбин приезжает атаман Семенов. Ему небезынтересно будет встретиться с вами.
Глава вторая
Предательство Померанцева принесло много неприятностей:
Весной, когда оттаяла земля, каждый батальон выходил на границу, работал по три-четыре недели на своем участке, перестраивая основные и запасные позиции. Каждый понимал, что предатель мог раскрыть то, что было в секрете.
Арышев хотя и не получил взыскания, но морально чувствовал себя виноватым за Померанцева. И теперь, возвращаясь на рубеж с полкового совещания, он вспоминал Ивана. «Чем он там занимается, подлец? Выслуживается, конечно, перед японцами. Видно, впрок пошло ему бабушкино воспитание».
В повозке с Арышевым ехал Дорохов. Солнце высоко стояло в небе и припекало по-летнему. Взмокли монгольские лошадки, тяжело поднимались в гору. Офицеры слезли с повозки, пошли пешком.
Дорохов делился своей радостью.
– Сегодня я – самый счастливый человек – получил письмо из бюро по учету эвакуированных. Помните, говорил, что под Москвой у меня от бомбежки жена с дочкой погибли. Говорил, а самому не верилось, хотя сообщала знакомая, уверяла, что видела своими главами. А мне какое-то чутье подсказывало, что живы они. Как-то вижу сон. Идем с женой по лугу. Впереди, как козочка, скачет дочурка, цветы рвет. Вдруг разразилась гроза с ливнем. Мы бежим по мосту через речку. В это время все небо осветила молния. Громовой разряд ударил в середину моста. Меня отбросило назад, на берег. Лежу раненый и слышу с той стороны: «Миша, где ты? Мы здесь с Леной». И хотя не верю я сну, но он подтолкнул меня послать запрос. Месяца три не было ответа и вот получаю.
– И что сообщают? – спросил Арышев.
– Пишут, что Людмила Ивановна Дорохова, рождения 1900 года, эвакуирована из Вязьмы в ваш город Томск.
– А где проживает?
– По улице Сибирской.
– Знаю такую… После войны вместе поедем в Томск. Я познакомлю вас с сибирской тайгой. Вот где краса земная!
– Что ж, не откажусь. Сибири я почти не знаю. Хорошо бы побродить по тайге.
Дорога шла под уклон. Офицеры снова сели в повозку. Вдали, как огромная скирда, возвышалась пограничная сопка Каменистая. Перед ней, на ближних высотках, копошились люди. А над всем этим, в вышине, парили две огромные птицы.
«Должно быть, беркуты», – подумал Арышев.
Птицы навели его на размышление. Когда-то сопки спали вековым непробудным сном. Никто здесь никого не беспокоил. И вот пришли люди, застучали кирки, заскрежетали лопаты. Высоты и низины зазияли окопами и траншеями. Сколько здесь вырыто земли со времен русско-японской войны! Сколько ненужного для человека труда! Так делали деды, отцы и теперь внуки. Когда
– Бронебойщики рыли ходы сообщений. Быков что-то объяснял солдату, копавшему траншею. Увидев Арышева, крикнул:
– Перекур!
Бойцы побросали лопаты и кирки, окружили командира роты. Лейтенант вынул портсигар, начал угощать всех табачком, спросил:
– Не слышали последние новости? Второй фронт открылся.
– Наконец-то! А то уж весь мир заждался! – радовался Веселов.
– Мать честная! Теперь Гитлера с двух сторон жать будут, – ликовал Быков. – Глядишь, к осени и «хенде хох» закричит.
Веселов, выпустив изо рта дымок, сказал:
– Илья Эренбург писал в газете, что путь солдата домой лежит через Берлин. Это у тех, кто на Западе, а у нас?
– А у нас через Харбин, – вставил Шумилов.
– Как японцы себя ведут? – спросил Арышев.
– Притихли, не лезут больше. И ночью свет в городе не зажигают. Видно, нас побаиваются, – объяснял Шумилов. – А мы все стараемся, оборону создаем. Зачем?
– А ты знаешь, что у них на уме? – вспылил Старков. – Сегодня притихли, а завтра заревут: «Банзай!» Думаешь, зря большую армию держат?
Соседние подразделения стали уходить к месту расположения батальона.
– Пора на обед, – распорядился Быков. – Строиться по взводам! Вскоре рота собралась в лощине, где стояли в два ряда палатки.
Тут же по соседству дымила походная кухня.
Арышев привез из полка почту, раздал бойцам. Сам тоже получил два письма от Тани. Одно начиналось стихами:
«Здравствуй, дорогой, родной, любимый, Мой хороший, ненаглядный мой.
Полететь бы птицей быстрокрылой, Чтоб скорей увидеться с тобой.
Мне в твои глаза бы наглядеться, Не стыдясь, тебя расцеловать, И теплом той встречи обогреться, А набравшись силы, снова ждать…
Милый, прошу не смеяться: писала не столько умом, сколько сердцем».
Другое письмо было в прозе.
«Я как-то говорила тебе, что побеждает тот, кто умеет ждать. Конечно, ждать не легко, но я уже к этому привыкла. Порой такая навалится тоска, что готова убежать куда-нибудь. Но как представлю, что бы ты подумал, взглянув на мою мрачную физиономию, и на душе становится веселей. А когда случается какая-нибудь служебная неприятность и так испортится настроение, ну хоть реви, опять вспоминаю о тебе, твои слова, которые ты говорил солдатам: «Выше голову держи, грудь колесом – орлом будешь!»
Иногда думаю, а правильно ли я делаю? Как бы он поступил в таком случае? И знаешь, это оберегает меня от неверных поступков».
На следующий день на рубеж приехал новый командир дивизии полковник Громов – высокий, мускулистый, светлолицый. На фронте Громов командовал дивизией, которая участвовала в операции на Курской дуге, освобождала Харьков и другие города.
Офицеры говорили:
– Не все от нас брать, надо и к нам посылать.
– У нас брали неопытных, а возвращают обстрелянных. Для чего это делалось, было всем понятно.