В те дни на Востоке
Шрифт:
– Ну, как она там, Русь-матушка, живет-может?.. Между тем шум смолк, Дои произнес:
– Сайкирей! – и тут же склонился перед столом.
Все быстро встали и сделали то же самое. Это был поклон японскому и маньчжурскому флагам..
Но вот Дои выпрямился, полуобернулся в сторону востока и отвесил поклон в честь дворца японского императора.
Снова все поклонились.
Оборот направо – поклон в сторону дворца Маньчжурского императора.
Поклонились в третий раз.
– Мекуто, – проговорил Дои и застыл, плотно сомкнув губы.
Померанцев старательно исполнял эту церемонию, боясь пошевелиться. Он понимал, что хозяева здесь японцы и надо делать так, как им угодно.
Наконец, Дон взял со стола хрустальную рюмку, чокнулся с Семеновым и другими лицами.
Все последовали его примеру. Пили медленно, только Померанцев одним махом опустошил долгожданную рюмку.
Следующий тост провозгласил Родзаевский. Привычно пригладив прилизанные волосы и вздернув правое плечо, он начал торжественно и высокопарно:
– Маньчжу-Ди-Го родилось в час предрассветной эпохи, когда злопыхающие правители соседних государств старались помешать ее возникновению. Но иноземные политики просчитались. Мощные удары ниппонских войск разбили все вражьи станы, и на континенте Азия народилось могучее образование, в основе которого лежали принципы создания нового порядка в Восточной Азии. С тех пор молодая империя, освобожденная от пут, мешавших ее развитию, пошла по пути блестящего прогресса…
Дои сиял, посматривая по сторонам. Ему льстила эта выспренная речь, прославлявшая новый порядок. Только Семенов, насупившись, смотрел вниз. Он не терпел Родзаевского. «Выскочка, болтун! Мнит себя вождем российским, под царя рядится: бороду отрастил, ремень с портупеей напялил, как на корову седло. А еще не научился стоять по стойке «смирно». Считает себя великим теоретиком, труды выпускает, а не знает того, что фашизм для России, как штаны для щуки…»
– Под шатром пышно расцветающей империи, – все больше входил в раж Родзаевский, – нашла себе приют и спокойную жизнь горсточка мужественных изгнанников. В этот славный праздник российские эмигранты присоединяют свой голос к голосу божественного «сына неба» и его доблестных генералов, желая им скорейшего достижения тех великих идеалов, за которые они борются…
Послышались бурные рукоплескания. Затем последовал звон рюмок, ножей, вилок. Усилился говор.
– Дорогие соотечественники! – густо пробасил Семенов. – Уважаемые японские друзья! Поздравляю вас со славным тринадцатилетием Маньчжурской империи. С победой Ниппон и европейских держав оси возродится истина, попранная зверством большевиков, и над нашей порабощенной родиной вновь взойдут лучи свободы и справедливости. Грядет час, когда мы вступим на родную землю, и снова по святой Руси будет разливаться колокольный звон. Да воскреснет наша родина – новая Россия!
«Грядет час, когда мы вступим на родную землю, – повторил про себя Померанцев слова атамана. – Интересно, когда это произойдет? Видно, скоро,
В соседнем зале заиграл оркестр. Гости покидали столы. Померанцев тоже встал, чтобы посмотреть, как развлекаются господа.
Грустно пела скрипка о томлениях любви, басисто вторила ей виолончель, надрывными аккордами звучал рояль. Чопорные дамы в длинных платьях, важные господа в штиблетах и сапогах скользили по гладкому паркету.
Померанцев пригласил стройную чернокудрую девушку в гипюровом платье. Из разговора с ней он узнал, что она дочь господина Пенязева, Маша. Иван поинтересовался, кем доводится ей Евгения.
– Это моя двоюродная сестра. А вы ее знаете?
– Я был ее мужем.
– Что вы говорите! А где она сейчас? Что с ней?
– Погибла она…
Маша опустила ресницы, как-то сразу сникла. Рука ее соскользнула с плеча Померанцева. Не дождавшись конца танца, она покинула своего партнера, села в сторонке на диване.
Померанцев обеспокоился: может, не следовало бы говорить об этом? Но ему хотелось быть ближе к Пенязевым, показать свое родство.
Подойдя к дивану, он начал утешать ее.
– Расскажите, пожалуйста, как все это произошло, – немного успокоившись, попросила Маша.
Иван сел рядом и трагическим голосом заговорил:
– Произошло это на моих глазах. Во время перехода границы нас обстреляли. Мы упали, чтобы укрыться от пуль. Женя вскрикнула. Я подполз к ней, она уже не дышала – пуля пробила ей голову…
– Ах, Женя, Женя! Как я не советовала ей связываться с разведкой! Ведь все, кого посылали в Россию, не возвращались. Вот только вы принесли нам весточку с той стороны. Расскажите, только истинную правду, как живут в СССР. А в то, о чем вы написали в газете, я не верю. Если там голод и нищета, почему же немцы не могут сломить Москву?..
В другой комнате между Дои и Семеновым шел деловой разговор. Генерал полулежал в шезлонге, атаман сидел напротив в мягком кресле, подперев тяжелую голову. Он говорил о том, что немцы идут к неминуемому разгрому и что дальше нельзя тянуть вопрос с Россией.
– Или вы хотите, Дои-сан, чтобы коммунисты сами предъявили нам ультиматум?
Дои всматривался в скуластое лицо Семенова, будто видел его впервые.
– Мы верим, господин атаман, своему божественному императору и не можем осуждать его волю. В данном положении нам ничего не остается, как только продолжать войну на Тихом океане. Но мы не теряем надежду и на ослабление России, после чего нам придется только ввести свои войска в Сибирь.
– Вы забываете, Дои-сан, что Россия – это такая гигантская машина, которая может перемолоть всех германских солдат. И если мы не окажем поддержку фюреру сейчас, могут быть печальные последствия. Как передает недавно перешедший к нам советский офицер, Сталин снял с границ Маньчжоу-Ди-Го почти все кадровые дивизии и отправил на Западный фронт. Видно, уверен, что мы его не тронем. Ох, чует мое сердце, упустим мы Россию!