В тени богов. Императоры в мировой истории

Ливен Доминик

Лю Бану пришлось смирять повсеместное недовольство централизацией власти при Цинь. Подобно тому как Август учился на ошибках Юлия Цезаря и скрывал свою власть за республиканским фасадом, Лю Бан сохранил некоторые элементы циньской системы управления, но тщательно замаскировал их и открыто осуждал циньскую тиранию. Однако основателю династии Хань пришлось уступить больше реальной власти, чем Августу. Политические реалии и стратегия, которая принесла Лю Бану победу в гражданской войне, вынудили его раздать более половины территорий империи в качестве автономных наделов главным сторонникам. Возможно, свою роль сыграл и характерный для него стиль управления, в котором не было места деспотизму. Трое его преемников сделали своей первостепенной задачей восстановление контроля над этими наделами, которые, обладая огромной автономией и ресурсами, серьезно угрожали выживанию династии и империи Хань. По настоянию министров двое сыновей и внук Гао-цзу добились этого к моменту восшествия на престол в 141 году до н. э. У-ди, седьмого правителя из династии Хань¹².

Вэнь-ди,

пятый монарх из династии Хань, успешно правил империй со 180 по 157 год до н. э. До нас дошла записанная беседа императора с его первым министром Чэнь Пином. Император спросил у министра, какова, по его мнению, важнейшая задача монарха. Чэнь Пин ответил, что главная обязанность императора – выступать в роли верховного хранителя традиций и приносить жертвы на грандиозных государственных церемониях. Что касается управления страной, главная обязанность правителя состоит в том, чтобы назначить первого министра, который будет руководить в соответствии с вселенскими и этическими принципами гармонии и обеспечит слаженную работу министров для эффективного и гладкого управления государством. Это определение роли монарха было расширено многими знаменитыми конфуцианскими (и не только) мыслителями в период Сражающихся царств. Такой концепции императорской власти конфуцианские министры придерживались на протяжении всей истории императорского Китая. Как отмечает один специалист по политическим институтам императорского Китая, “когда этот политический механизм работал хорошо, это напоминало современную конституционную монархию”¹³.

Проблема состояла в том, что система работала хорошо лишь при наличии достаточно информированного и мудрого монарха, который был способен назначить надежного первого министра. Хотя Чэнь Пин тактично не упомянул об этом, именно монарх, очевидно, должен был решать, когда первому министру пора отойти от дел. С этой ролью, которая требовала огромной политической информированности и чувствительности, пожалуй, не справился бы ни один другой институт и ни один другой человек в китайском государстве. Тем не менее ожидалось, что правитель, который достаточно сведущ для принятия таких решений, вверит управление страной первому министру, а сам займется ритуалами и жертвоприношениями. Можно предположить, что он должен был оставаться глух к критическим, завистливым и клеветническим речам, которые неизбежно лились в адрес первого министра и проводимой им политики. С другой стороны, по крайней мере одно ухо императору следовало держать востро, иначе первый министр мог дослужиться до потери разума и привести империю и династию к катастрофе. Найти правителя, готового и способного следовать этим несколько противоречивым рекомендациям, было непросто. И все же император, – поскольку был в теории абсолютным монархом, которого не сдерживали никакие правовые нормы, – и являлся единственными источником легитимной власти: он сам определял, в какой степени ему участвовать в управлении собственной империей.

Современным западным читателям может показаться, что бюрократический аппарат и министры управляют государством эффективнее, чем наследственный монарх. Но многое в китайской (и не только) истории говорит об обратном. Предоставленные самим себе, бюрократические группировки легко могли парализовать и разрушить работу правительства. Некоторые принципы конфуцианских чиновников и ученых – например, приверженность идее о сведении налогов к минимуму – могли подорвать эффективность управления страной¹⁴.

У-ди, внук Вэнь-ди, правил 54 года и обычно считается самым энергичным из монархов династии Хань. О характере У-ди нам известно совсем мало. Лучшим источником по истории династии Цинь и ранней династии Хань служат “Исторические записки” (“Ши-цзи”), написанные Сыма Цянем, но глава о правлении У-ди оказалась утрачена. Возможно, не случайно. Великий историк не одобрял склонности У-ди к деспотизму. Когда военачальник, которого Сыма Цянь рекомендовал назначить командующим в войне с кочевниками, потерпел поражение, рассерженный У-ди приказал кастрировать своего придворного историка. Очевидно, служба при дворе У-ди была весьма нервным занятием. В период правления император казнил шесть своих первых министров. Когда в 113 году до н. э. он отправился во внеплановую инспекционную поездку по провинциям, два губернатора и несколько чиновников более низкого ранга либо наложили на себя руки, либо были приговорены к казни – и это лишь один из множества примеров. Как часто делают энергичные монархи, У-ди раздул значимость своего личного секретариата в ущерб министрам и институтам управления. Его цель заключалась в том, чтобы сосредоточить власть в так называемом Внутреннем дворце, где главным образом работали евнухи. В тех же целях он назначал некровных родственников на высшие позиции, особенно в армии. Считалось (не всегда верно), что родственники монарха действовали за пределами бюрократических сетей и были лично преданы правителю.

Если отметить ключевые сдвиги в политике, произошедшие в период правления У-ди, можно предположить, что к ним привела лишь сильная поддержка со стороны императора. Например, возродив государственную монополию на железо и соль, режим У-ди взял курс на гораздо более агрессивную экономическую политику. Главной внешнеполитической проблемой при У-ди были отношения с кочевниками хунну. После того как император Гао-цзу в 202 году до н. э. потерпел поражение в битве с хунну, правители из династии Хань в основном

задабривали кочевников, откупаясь от них. К моменту восшествия У-ди на престол в правящих кругах уже велись споры о выгодах такой политики с учетом ее цены: она была затратной и унизительной, но при этом не защищала страну даже от почти постоянных мелких набегов, совершаемых группами кочевников, не говоря уже о периодических крупных вторжениях. Поскольку казна была полна, а проблема автономных княжеств оказалась решенной, многие чиновники призывали к более агрессивной военной политике, но война с хунну была сопряжена с ужасающими потенциальными рисками и затратами. В императорских монархиях такие важные решения о войне и мире считались хрестоматийной прерогативой монарха. Одним из первых следствий решения перейти к агрессивной военной стратегии стало введение налога на собственность в размере 1,2 процента – масштабного сбора для финансирования чрезвычайно затратных наступлений на территорию хунну.

Эти наступления, однако, окупались сполна. Часто они были прекрасно спланированы и мастерски реализованы. Так, в ходе важнейшей кампании 119 года до н. э. глубоко на территорию хунну было отправлено 250 тысяч человек, которые преодолели 1400 км по пустыне Гоби. В сочетании военные навыки, политические хитрости и блестящая логистика со временем уничтожили Хуннскую державу, благодаря чему на северных границах на многие десятки лет установилась стабильность. Среди прочего эта победа привела к расширению китайской территории далеко на северо-запад и распространению китайского влияния вглубь Центральной Азии. Без этого не был бы проложен так называемый Шелковый путь, который протянулся до самого Рима. Но в силу специфики китайской и евразийской геополитики постоянно торжествовать над кочевниками было невозможно. Со временем появились новые кочевые империи и северная часть Китая вновь оказалась в опасности. С момента шокирующего поражения императора Гао-цзу в 202 году до н. э. до окончательного разгрома кочевников в середине XVIII века силами династии Цин оборона северных границ от кочевников оставалась самой серьезной геополитической проблемой, стоявшей перед китайскими правителями¹⁵.

В долгосрочной перспективе важнейший вклад в политику правительства У-ди внес в идеологической сфере. Именно в период его правления конфуцианство фактически получило статус государственной религии. Во многом это объяснялось тем, что любимые с детских лет наставники У-ди были строгими последователями конфуцианства. Возможность влиять на образование наследника и привлекать его на свою сторону всегда была одним из ключевых элементов имперской политики. Придя к власти, У-ди сразу продемонстрировал свою приверженность конфуцианству, назначив известных проповедников конфуцианского учения на основные посты. В период его правления был основан имперский университет, где предполагалось изучать и редактировать конфуцианскую классику и передавать конфуцианскую мудрость тысячам кандидатов в чиновники, которые поступали в университет ежегодно. Посты в центральном правительстве все чаще отдавались мужчинам, достаточно хорошо знающим конфуцианские принципы и священные тексты. Император играл принципиальную роль во введении и совершенствовании целого ряда ключевых ритуалов и жертвоприношений, которые сохраняли огромное значение вплоть до XX века. Но важнее всего, вероятно, тот факт, что он был щедрым покровителем ученых, которые развивали и обобщали конфуцианские идеи в период его правления. Самым влиятельным из них, пожалуй, был Дун Чжуншу. У-ди на протяжении десятков лет обращался к нему за советом и поддерживал его научные изыскания. Дун в большей степени, чем кто-либо еще, повлиял на объединение конфуцианской этики, натурфилософии, политических идей, ритуалов и космологии в единое связное руководство по поведению и вере¹⁶.

Здесь возникает очевидный парадокс. У-ди был самым деспотичным из императоров династии Хань. Конфуцианцы, напротив, подчеркивали ритуальную роль монарха и выступали – по крайней мере тихо и неявно – за передачу государственного управления в руки чиновников. Логично предположить, что конфуцианским мыслителям и чиновникам при дворе У-ди приходилось держать свои сокровенные мысли при себе. Союз императорской монархии и конфуцианского чиновничества был краеугольным камнем Китайской империи. Без трений, однако, не обходилось с самого начала. У нас просто недостаточно источников, чтобы разобраться, как именно они проявлялись при У-ди.

Сыновья женщин, которых У-ди возвел в статус императриц, умерли рано, поэтому, когда император скончался в 87 году до н. э., наследником стал маленький сын одной из его наложниц. Такая практика вошла в норму и сохранялась до конца эпохи Хань. Поскольку трон переходил к сыновьям наложниц, конкуренция за внимание правителя в гареме стала одним из важнейших аспектов политической жизни. Мальчики наследовали престол еще детьми, и это наделяло огромными возможностями их матерей (а порой и бабушек), так как по китайской традиции именно они становились опекунами при своих малолетних сыновьях и внуках. Учитывая силу родственных связей в Китае, эти женщины неизбежно во многом полагались на собственных родственников мужского пола, которые и помогали им управлять государством. В итоге родня императора со стороны жены получала немалую власть, что оставалось одной из ключевых тем в китайской политике в эпоху Западной Хань, а также после восстановления на троне младшей императорской линии после 16-летнего перерыва в 9-25 годах н. э., когда один из некровных родственников императора Ван Ман захватил трон и попытался основать собственную династию.