В тени богов. Императоры в мировой истории
Шрифт:
Ван происходил из семьи землевладельцев и чиновников средней руки, которая возвысилась, когда Ван Чжэнцзюнь вошла в гарем наследника престола принца Юаня, сменившего своего отца в 49 году до н. э. В 51 году до н. э. Чжэнцзюнь родила будущего императора Чэн-ди и через три года была провозглашена императрицей. После смерти Юань-ди в зз году до н. э. принц Чэн унаследовал престол в возрасте почти 18 лет. Реальная власть, однако, была сосредоточена в руках семейства Ван: фактическим регентом при императоре стал один из его дядьев, на смену которому затем пришел другой, и так продолжалось до 8 года до н. э., пока старшее поколение семьи Ван не вымерло и власть не перешла к самому способному из мужчин младшего поколения, Ван Ману, племяннику вдовствующей императрицы Чжэнцзюнь. Самого императора такой расклад полностью устраивал: “Чэн… оказался обаятельным человеком, который любил удовольствия и легко попадал под влияние женщин. Не горя желанием управлять государством, он с готовностью передал это право своим дядьям”. В итоге правила страной династия Хань, но управляла семья Ван, и когда в 7 году до н. э. Ван Ман выдал свою дочь замуж за малолетнего императора Пин-ди, стало казаться, что статус-кво уже не изменится. Лишь смерть Пин-ди и вероятность перехода власти к далекому родственнику из династии Хань
Сначала этот шаг обрел широкую поддержку. Ван Ман был весьма компетентным политическим лидером и администратором. Династия Хань уже несколько поколений не давала грамотных правителей, и это, вероятно, могло восприниматься как указание на переход Небесного мандата в другие руки. Но погубило Ван Мана противодействие части элит его попытке провести земельную реформу, а также грандиозное стихийное бедствие, когда в 3-11 годах н. э. Хуанхэ вышла из берегов и навсегда изменила русло, лишив жизни и крова миллионы людей. Это привело к анархии и обнищанию нескольких густонаселенных провинций, а враги Ван Мана провозгласили катастрофу знаком того, что Небо недовольно тем, что он захватил власть. Тем не менее, хотя на троне и восстановили младшую ветвь династии Хань, это говорило не столько о глубокой династической верности, сколько о том, что восстановление Хань стало компромиссным решением – лучшим из худших вариантов для множества групп, противостоящих Ван Ману18.
Во второй половине эпохи Хань (называемой Восточной Хань) о себе вновь заявили многие из ранних элементов политической напряженности. В придворной политике часто проявлялись трения между родственниками и сторонниками царствующих и вдовствующих императриц. Повзрослев, монархи порой пытались укрепить личную власть, назначая на ключевые посты евнухов из Внутреннего дворца. Престиж и легитимность династии снижались – в том числе и среди чиновников конфуцианского толка. Негативное влияние на режим оказывали и глубокие структурные проблемы. До объединения Китая государство Цинь защищало крестьянство от давления сельских элит, поскольку именно крестьянство составляло основу государственной армии и налоговой системы. После объединения потребность в многочисленной пехоте из призванных на службу крестьян исчезла. Главной проблемой в сфере безопасности отныне стала оборона далеких северных границ от набегов и вторжений кочевников. Как и в Римской империи, военная мощь Хань отныне покоилась на вспомогательных кавалерийских войсках, в которых служили потомственные военные, и на закаленных в боях ветеранах. Эти солдаты были преданы в первую очередь своим командирам и военачальникам, а не далекому императору из династии Хань, особенно с учетом того, что этот император не всегда мог регулярно платить им жалованье. Эта проблема возникла ко II веку до н. э., поскольку крупные землевладельцы вытеснили большинство свободных крестьян с берегов Хуанхэ в сердце Ханьского Китая. Попытки Ван Мана изменить это провалились, а восстановленная династия Хань не имела ни средств, ни желания противостоять растущей власти землевладельческих элит. Ее неспособность убедить или склонить эти элиты платить достаточные налоги подорвала стабильность армии и государственной администрации, что стало одним из важнейших факторов падения империи Хань19.
Хотя последние десятилетия Хань оказались печальны, эта династия все же внесла большой долгосрочный вклад в триумф империи в Восточной Азии. До 221 года до н. э. интеллектуалы мечтали об объединении Китая, и 400 лет правления Хань воплотили их мечту в жизнь и сформировали модель, которой пользовались все последующие китайские правители. На протяжении большей части из этих четырех веков режим Хань поддерживал имперский мир в тех землях, где прежде не прекращались опустошительные войны. В мирное время повысилось благосостояние населения и расцвела великолепная высокая культура. Китай гораздо глубже проник в Центральную Азию, в процессе связав два конца Евразии Шелковым путем и открывшись влиянию извне. Появление стройной конфуцианской государственной идеологии и бюрократии, все более верной ее ценностям, имело важнейшее значение для выживания китайского имперского государства в долгосрочной перспективе, а также для поддержания системообразующего союза империи с социальными и интеллектуальными элитами Китая. Китайская имперская модель, однако, не успела полностью сформироваться к моменту гибели династии Хань в 220 году н. э. Это произошло лишь после эволюции системы экзаменов на государственную службу, появления неоконфуцианского учения, а также экономического и культурного развития в эпоху Сун (Х-XIII века). И все же эпоха Хань стала огромным шагом в этом направлении.
Глава VII
Кочевники
С самого начала первого тысячелетия до нашей эры воинственные кочевники держали под контролем пастбища Северной Евразии. Так продолжалось на протяжении 2500 лет. Эти пастбища простирались широким коридором длиной более 4 800 км от Венгрии на западе до Монголии на востоке. Власть кочевников, однако, не ограничивалась их пределами. В обозначенную эпоху ключевым вопросом евразийской геополитики был вопрос о том, находится ли оседлое общество в досягаемости у кочевников. Прежде всего это определялось расстоянием, но также климатом, топографией и растительностью – кочевникам особенно хорошо жилось на плоских пастбищных землях, где они могли кормить своих лошадей и эффективнее всего применять в бою кавалерию. В предыдущих главах уже говорилось о влиянии кочевников на древний Ближний Восток, а также на Римскую и Ханьскую империи. В остальной части книги эта тема будет выражена еще ярче. Османы и Моголы были потомками тюркских кочевников из Внутренней Азии. Династия Цин (маньчжурская) зародилась в лесах и на пастбищах Маньчжурии. В последующих главах мы рассмотрим, как правители из этих династий совмещали ценности своих предков, конных воинов, с культурой и политическим наследием оседлых народов, которыми они правили. В этой главе, однако, я сосредоточусь на Внутренней Азии и империях, созданных воинами-кочевниками в этом регионе.
Главную проблему здесь представляют источники. Письменных источников по истории кочевников намного меньше, чем по истории оседлых народов. В подавляющем большинстве случаев они написаны чужаками, которые не жили в степях, а потому были плохо информированы об укладе кочевников и враждебно настроены к ним. Греки и римляне, персы и китайцы считали себя цивилизованными народами, а кочевников – варварами. Их презрение к этим варварам усугублялось страхом перед ними. Ветхий Завет приводит слова пророка Иеремии: “От
15
Иер. 4:29; 5:15; 50:41–42. (Прим. ред.)
Имеющиеся у нас источники позволяют нам неплохо разобраться в социальной структуре и материальной культуре степного мира. Так, восхитительные предметы роскоши, обнаруженные археологами в погребениях царей и знати, доказывают, что в степи, как и у оседлых народов, царили иерархия и неравенство. Изучить убеждения кочевников сложнее, а познакомиться с характерами и внутренним миром правителей степных империй и вовсе невозможно. С этим нам придется повременить до более поздней эпохи, когда появится достаточно источников со сведениями об османских, могольских и цинских монархах. Надеюсь, не одни лишь предрассудки склоняют меня к мысли, что наследственные правители, которые жили позднее и воплотили в себе хитросплетение черт степных воителей и оседлых культур, были более интересными людьми, чем их простые и суровые воинственные предки.
Уследить за всеми племенами и народами Внутренней Азии очень сложно. Степь напоминала скоростное шоссе. Кочевые племена могли в мгновение ока перемещаться по нему на огромные расстояния. Эти племена, как правило, были аморфными и нестабильными формированиями, которые часто распадались в плохие времена и принимали чужаков в хорошие. В частности, крупные племена редко были моноэтническими или моноязычными. Если агрессивные соседи вытесняли племя с его пастбищ, ему (или отдельным его частям) порой приходилось проскакать не одну тысячу километров, чтобы найти новое пристанище, по пути громя встретившиеся им племена и запуская цепную реакцию миграций на колоссальной территории. Еще сильнее осложняет ситуацию то, что племя не всегда называлось одинаково его членами и его кочевыми соседями и оседлыми обществами, с которыми оно вступало в контакт. По сей день среди историков, археологов и философов не утихают споры о том, как степная империя хунну, противостоявшая императорскому Китаю с III века до н. э. по II век н. э., связана с кочевниками-гуннами, которые сыграли важную роль в уничтожении Западной Римской империи более чем три столетия спустя (и есть ли вообще между ними какая-либо связь)2.
Одним из множества примеров того, как сбивают с толку названия племен, служат татары. В узком смысле (который среди прочего использовали монголы) татарами называли представителей крупного племени, которое жило чуть восточнее монголов в центре современной Монголии. Хотя изначально татары говорили на монгольском языке, в XI веке н. э. было отмечено, что они говорят и на тюркском наречии. Монголы непримиримо враждовали со своими более богатыми соседями – татарами. Именно татары коварно отравили отца Чингисхана. В степном мире процветала вендетта: обиды не забывались, месть была сладка. Разгромив татар при строительстве своей империи, Чингисхан уничтожил их племенную элиту, а всех прочих растворил среди других племен. Можно предположить, что после этого термин “татары” должен был навсегда исчезнуть из учебников истории, но случилось совсем иное. Восточные соседи татар, кидани, испокон веков называли татарами более крупную и разнородную группу монгольских племен. В китайских и исламских источниках тем временем понятие “татары” “служило… удобным обозначением всех народов восточных степей, особенно тех из них, кто не относился к тюркам”. Монгольские армии, которые завоевали Русь в 1230-1240-х годах, были главным образом тюркоязычными. Со временем даже изначально монгольские лидеры так называемой Золотой Орды, которая безраздельно господствовала на русских землях на протяжении двух столетий, стали тюрками по языку и традициям. В российскую память этот период вошел как татаро-монгольское иго, а тюрко-монгольских правителей, под властью которых пребывала страна, в России называют татарами. В латиноязычной Европе была принята схожая терминология: Тартарией называлась вся Монгольская империя. Татары существуют по сей день, и крупнейшие их общности – поволжская и крымская. Незадачливому наблюдателю, который помнит о давних связях татар и монголов, вероятно, покажется странным, что внешне современные татары напоминают скорее итальянцев, чем китайцев3.
Сквозь этот туман проглядывают основные мысли. Кочевые общества нуждались в колесном транспорте для перевозки юрт и других предметов первой необходимости. Невероятно длинный степной коридор обеспечивал пищей огромное число лошадей, коров и овец. Во времена Чингисхана в евразийских степях была сосредоточена, пожалуй, добрая половина мирового поголовья лошадей. Степные лошади были чрезвычайно сильны и выносливы. Зимой они паслись свободно и неподкованными копытами выкапывали из-подо льда траву и коренья. В силу особенностей степного климата и растительности им приходилось постоянно перемещаться с места на место, чтобы выжить. Как минимум у табунов были летние и зимние пастбища. Уже к концу I тысячелетия до н. э. в Евразии не осталось незанятых пастбищ, поэтому жизнь в степи предполагала постоянную борьбу за защиту своих пастбищ от соседних кочевых племен. Конные пастухи управлялись с намного более многочисленными табунами, чем пешие. Со временем для облегчения задачи наездника появились сбруя, удила и стремена. Из искусных наездников и погонщиков без труда формировалась грозная кавалерия. Мужчины, привыкшие конкурировать со своими кочевыми соседями за пастбища, легко превращались в настоящих хищников, которые разоряли города и деревни у себя на пути, грабили население и требовали откуп. Особенно свирепы были кочевники с восточной оконечности степи, и именно там сформировались величайшие степные империи – прежде всего, империи хунну, тюрков и монголов. В европейских и западносибирских степях пастбища были более обильны, а климат – менее суров и менее капризен, чем в Монголии. В совокупности экологические, политические и военные факторы приводили к тому, что миграция в степи шла преимущественно в западном направлении4.