В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III
Шрифт:
— Я хотела бы, чтобы вы сидели за ужином рядом со мной, — безапелляционно заявила Екатерина Павловна и жестом подозвала к себе хозяина дома.
Граф Растопчин был несколько озадачен таким экстравагантным жела ние, которое, к тому же, серьезно нарушало строго продуманный план размещения гостей за столом. Но… Император отнесся к желанию своей сестры с явным благоволением, а монаршья воля — закон для верноподданного.
— Ты, Николай, баловень фортуны, — улучив момент, шепнул он родственнику. — И супруга твоя сегодня очень кстати прибыть не смогла. Я не успел спросить: не занемогла ли Катерина Андреевна?
— Спасибо, Катерина Андреевна вполне здорова. Младший, Андрюша, что-то простыл. Да
— Ну, и хорошо, ну, и ладно. Хотя при ее-то красоте… А ты не тушуйся: понравишься великой княгине — карьер твой при дворе в момент откроется.
— Не льщусь я этим… — начал было Карамзин, но его собеседник уже ускользнул к другим гостям.
За роскошным ужином все заметили, что великая княгиня ела мало, а говорила со своим соседом много. О чем? Догадки строили самые разные, в том числе, и не слишком приличного содержания, но эти, последние, моментально как бы растворялись в воздухе. Всем была известна нежная привязанность великой княгини к своему супругу и ее безупречная верность ему, и все знали, что ее собеседник женат на одной из самых красивых женщин своего времени, и что их брак тоже безупречен. Тогда — о чем?
Впрочем, даже самые заядлые сплетники вскоре были куда больше увлечены богатым столом, за которым сидели. К счастью, можно не напрягаться, отыскивая по старинным книгам меню пышного пиршества. Это после приема у графа Растопчина уже сделал единственный в истории России чисто «кулинарный» поэт Василий Филимонов. Вряд ли по собственным впечатлениям, но…
Впрочем, судите сами:
Тут кюммель гданьский разнесли,
За ним, с тверскими калачами,
Икру зернистую, угрей,
Балык и семгу с колбасами.
Вот устрицы чужих морей,
Форшмак из килек и сельдей,
Подарок кухни нам немецкой,
Фондю швейцарский,
сюльта шведский,
Англо-британский welch-rabbit,
Анчоус в соусе голландском,
Салакушка в рагу испанском,
Минога с луком «по-аббатски»
И кольский лабардан отварной.*
Быка черкасского хребет,
Огромный, тучный, величавый;
–
* Кюммель — польская тминная водка, «сюльт» — шведский холодец, «welch-rabbit» — крольчатина по-уэльски и «лабардан» — норвежская треска. Ко всему этому добавить можно только одно: картофеля тогда в России почти не знали. Очень редко картофелем гарнировали лишь блюда английской кухни.
Вот буженины круг большой С старинной русскою приправой; Под хреном блюдо поросят, Кусок румяной солонины, И все разобрано, едят… Вот, в жире плавая, большая, В чужих незнаема водах, Себя собой лишь украшая, На блюде — стерлядь: ей Не нужны пышные одежды. Шекснинской гостье — цвет надежды. Зеленых рюмок двинут строй. Вот сырти свежие из Свири, И вот пельмени из Сибири. Вот гость далекий, беломорский, Парным упитан молоком, Теленок белый, холмогорский, И подле — рябчики кругом, Его соседи из Пинеги, Каких нет лучше на Руси, Налим с сметаной из Онеги, С прудов Бориса — караси. Вот из Архангельска —За таким сказочным столом, естественно, забывалось все остальное. К тому же, Москва отличалась не только хлебосольством, но и тем, что сами москвичи любили вкусно и разнообразно поесть, а многие богатые вельможи были истинными гурманами.
Вставая из-за стола, Екатерина Павловна повторила свое приглашение посетить их в любое время. И Карамзин, впервые приехав в Тверь в начале 1810 года, прогостил у Екатерины Павловны шесть дней. Все эти дни он обедал во дворце, читал княгине и ее супругу отрывки из еще не опубликованной «Истории».
«Они пленили меня своей милостью, — написал Карамзин потом брату. — Великая княгине умна и деликатна одновременно, а ее супруг уже прекрасно понимает по-русски, хотя в разговоре предпочитает более привычный для него по дворцовой жизни французский. Если же и сам император заинтересуется моим скромным трудом, то можно будет считать, что жизнь моя была не напрасной. Ее императорское высочество простерло свою любезность до того, что пригласила меня приехать снова, уже с супругой…»
— Вы совершенно очарованы господином Карамзиным, — заметила Мария после отъезда писателя. — Точнее, его талантом. Осмелюсь сказать, это, пожалуй, лучшее из того, что я читала по русской истории.
— Почему же вы не сказали это самому Карамзину? — с улыбкой спросила Екатерина.
— Вряд ли мое мнение хоть что-то для него значит, — пожала плечами Мария. — Мне вполне достаточно того, что довольны вы.
— А я очень хочу, чтобы с сочинением ознакомился мой брат. Право, ему это пойдет только на пользу.
— Поэтому вы пригласили господина историка приехать в следующий раз с красавицей-женой?
— Что ты имеешь в виду?
— Его императорское величество — знаток женской красоты, и мадам Карамзина может быть самым лучшим предисловием к историческому труду ее супруга.
— А вы не слишком циничны, мадемуазель Алединская? — сухо спросила Екатерина.
Великая княгиня терпеть не могла, когда кто-то раскрывал ее потаенные замыслы, а Мария, как всегда, попала в самую точку.
— Нижайше прошу прощения, ваше императорское высочество, — смиренно склонилась в реверансе Мария. — Я действительно забылась.
Долго сердиться на свою наперсницу Екатерина никогда не могла. Да и события развивались не совсем так, как ей хотелось бы. Императора не было в Твери, когда Карамзин приехал туда во второй раз вместе со своей супругой. Так что красота — бесспорная, чисто русская, чуть холодноватая красота — Катерины Андреевны привела в восхищение лишь тверской двор.
Но мадам Карамзина держалась так просто и естественно, словно понятия не имела о своей привлекательности. Пять дней, в Твери, в гостиной собирался избранный кружок, обсуждавший вопросы, касающиеся русской жизни, — начиная от литературы и заканчивая внутренней и внешней политикой. И Катерина Андреевна, хотя и была молчалива, время от времени делала весьма умные и тонкие замечания.
Екатерина Павловна не любила женской дружбы, делая исключение разве что для своей ближайшей фрейлины, но на всю свою жизнь сохранила к супруге Карамзина теплое и уважительное отношение, как к эталону сочетания ума и женственности.