В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III
Шрифт:
В середине зимы, перед началом Великого Поста Екатерина Павловна сообщила супругу о том, что ожидает ребенка. Радость принца была безграничной: его любовь к жене приобрела новый оттенок, в ней явственно виделось преклонение перед той, которая должна будет продлить древний род. А в том, что родится мальчик, оба супруга были абсолютно уверены.
Здоровьем Екатерина Павловна явно пошла в мать, беременность переносила необыкновенно легко и практически ни в чем не изменила привычного уклада жизни. Да и фасон платьев тех времен позволял скрывать положение по крайней мере первые полгода.
Летом 1810 г. принц Ольденбургский
Екатерина Павловна поселилась у матери в Павловске, чтобы рожать в ее присутствии и в окружении, к которому она привыкла с детства. Александр прежде не часто баловал мать своими визитами — и из-за большой занятости государственными делами, и из-за нелюбви к ее шумному двору (Мария Федоровна любила окружать себя фрейлинами, устраивать разного рода развлечения). Но с тех пор, как там поселилась великая княгиня, император от двух до трех раз в неделю бывал в Павловске.
Восемнадцатого августа 1810 г. Екатерина Павловна родила своего первого сына — Фридриха-Павла-Александра. Император Александр хотел дать родившемуся племяннику титул великого князя императорского дома, если бы ребенок был крещен по обряду православной церкви. Но неожиданно воспротивилась Екатерина.
— Старший сын в роду должен следовать вере отца и деда, титул которых он наследует.
— Като, — продолжал настаивать Александр, — мальчик может унаследовать совсем иной титул…
— Тогда и поговорим о перемене веры, — отрезала Екатерина. — Не спорь со мной, Саша, в нашей семье уже было несколько странных смертей. Я не позволю рисковать жизнью своего ребенка.
Как ни настаивал Александр, его любимая сестра твердо стояла на своем, не объясняя даже того, что называла «загадочными смертями». И не призналась брату, что действует по совету своей фрейлины-наперсницы, которая и высказала идею, что переменить веру никогда не поздно, а маленький принц-лютеранин никому не будет казаться соперником в делах престолонаследия.
В отличие от Александра, принимавшего самое живое участие в радостном для семьи Екатерины Павловны и принца Ольденбургского событии, императрица Елизавета Алексеевна не выказывала особого внимания к невестке и не преминула осудить ее за то, что она отвергла столь милостивое предложение императора.
Царствовавшая императрица даже отложила на три дня свое возвращение в Петербург из загородной резиденции, чтобы избежать первой недели после родов великой княгини Екатерины, и обязательных по этикету поездок в Павловск. Сама она полгода назад потеряла долгожданного новорожденного сына, который прожил всего несколько дней и скончался, по мнению врачей, «от родимчика».
Тогда же Мария Алединская и начала периодически беседовать со своей госпожой о том, что нужно обеспечить престолонаследие Ольденбургского дома и не давать никому повода заподозрить великую княгиню в иных замыслах. Тщеславие в данном случае уступило у Екатерины место природному здравому смыслу, тем более что она не сомневалась: младенец был отравлен.
— Если бы злоумышленник знал то, что знаем только мы с братом, ребенок остался бы жив, — сказала она
— И его величество знал об этом? — поразилась Мария.
— Александр не хотел скандала и огласки. Несмотря на то, что отношения с императрицей у них давно прохладные, чтобы не сказать больше, он рассудил, что если отправить Елизавету в монастырь и добиться развода, то придется искать новую императрицу… Ему же вполне хватает мадам Нарышкиной, да и к престолу он становится все равнодушнее.
Очень скоро после того, как ее первенец был окрещен, Екатерина переехала в Санкт-Петербург, в Зимний дворец, устав от требований и придирок вдовствующей императрицы. А спустя полтора месяца после родов вернулась в Тверь, где чувствовала себя куда комфортнее и безопаснее, чем в столице и ее окрестностях. Очень скоро жизнь вошла в свою колею, и «тверской двор» засиял прежним блеском.
Карамзин после очередного визита в Тверь сообщал писателю И. И. Дмитриеву о своих впечатлениях:
«Только в нынешнюю ночь возвратились мы из Твери, где жили две недели как в волшебном замке. Не могу изъяснить тебе, сколь великая княгиня и принц ко мне милостивы. Я узнал их несравненно более прежнего, имев случай ежедневно говорить с ними по нескольку часов во время наших исторических чтений. Великая княгиня во всяком состоянии была бы одною из любезнейших женщин в свете, а принц имеет ангельскую доброту и знания, необыкновенные в некоторых областях».
Великая же княгиня, удостоверившись в способностях Карамзина и чувствуя в нем единомышленника, вознамерилась приблизить его к Твери. Ей хотелось иметь рядом умного собеседника, с которым можно было бы общаться постоянно.
— Почему бы вам не стать гражданским губернатором Твери? — спросила она как-то Карамзина. — Вы очень облегчили бы жизнь моему дорогому супругу и украсили мою.
— Ваше императорское высочество, — растерянно ответил тот, — я благодарен вам за высокую милость, но вынужден отказаться.
— Отчего же? — искренне удивилась Екатерина.
— Боюсь, что не смогу сочетать обязанности государственного служащего с трудом историка.
— Да полно вам!
— Нет, право, я или буду худым губернатором, или худым историком.
— Вы неподражаемы! — рассмеялась Екатерина Павловна. — Что ж, оставайтесь историком, только не лишайте меня вашей дружбы.
Карамзин с подчеркнутым почтением поцеловал край платья великой княгини и тихо сказал:
— Я не могу называть себя вашим другом, ваше императорское высочество. Вы — полубогиня, а я — простой смертный.
При всех своих несомненных достоинствах, Екатерина Павловна была слишком женщиной, чтобы не ценить комплименты и даже откровенную лесть, особенно если льстили с таким тактом, как Карамзин.
А он… Он очень высоко ценил отношение к себе Екатерины Павловны, почитал ее и действительно за глаза называл «Тверской полубогиней».
Сама же Екатерина Павловна в письмах называла Карамзина своим учителем. Тем не менее она писала ему почти всегда по-французски, то ли не рискуя выражать свои мысли на языке, который все-таки не был для нее основным, то ли подчеркивая, что не хочет вторгаться в ту область, где царил русский писатель, один из основателей нового литературного языка, ясного и выразительного.