В третью стражу. Трилогия

Намор Александр

– Ужин "подадут" в половине восьмого, - сказал, вставая из кресла у камина, Олег.
– Выпьешь что-нибудь?

– А что есть?
– она на секунду зафиксировала взгляд на огне в камине и направилась к пустующему креслу, стоящему как раз напротив кресла Ицковича. Это был маленький тактический успех, но лиха беда начало.

– Да, в принципе, все, что душа пожелает, - ответил Олег, кивая на открытый бар.
– Итак?

"Красивые глаза..."

– Абсент, - сказала она, выпуская дым из ноздрей. Один знакомый, - еще там, в Москве, в двухтысячных - сказал как-то, что у женщин

это получается весьма нетривиально, сексапильно - особенно у красивых женщин - и... еще как-то, но этого, последнего, она не запомнила. Впрочем, и бог с ним. Первых двух пунктов программы - вполне достаточно, а в том, что Жаннет красивая женщина, Таня нисколечко не сомневалась.

– Хм...
– весьма театрально поднял левую бровь Баст фон Шаунбург.
– Между нами, шер ами, абсент во Франции запрещен к употреблению. В Германии и Австрии, впрочем, тоже.

– А у нас разрешен, - тронул свои стильные тоненькие bacchantes "денди лондонский" со вполне русским именем Степан.

– В Англии много чего разрешено, - как-то непонятно прокомментировала его слова Ольга и чуть раздвинула в "рассеянной" улыбке едва тронутые бледной помадой губы. Красивые губы.

"Изысканно красивые... Тварь! Не Ольга ты!"

– Налей мне тоже... кузен, - добавила Ольга, как бы решив, что белое вино, которого еще немало оставалось в ее бокале, не так уж и хорошо, как ей показалось вначале.

"Кузен... А что она хотела сказать на самом деле? Любимый, дорогой?"

Абсент, - "И с чего это я о нем вспомнила?" - оказался не привычно-изумрудного цвета, а, как ни странно, красного.

"Красный абсент? Или Баст нас разводит, как двух дурочек? Но Ольга-то должна в таких вещах разбираться, но молчит".

Между тем, Баст достал из буфета два абсентных стакана - толстостенных, высоких, на короткой и относительно тонкой ножке. Отмерил с помощью мензурки...
– "Как в школьной лаборатории, - хихикнула про себя Таня.
– Сейчас бесчеловечные опыты будем ставить", - по одной части красной жидкости, а затем начал делать что-то такое, отчего все замерли и, буквально открыв рты, уставились на него.

Из недр всё того же буфета, солидного и даже величественного, пожалуй, как какой-нибудь собор Нотр Дам, была извлечена и специальная ложечка - плоская, с дырочками как в дуршлаге, и при том достаточно широкая, чтобы лечь на края бокала - и, разумеется, раз уж ее достали, тут же заняла место на первом из двух стаканов. Впрочем, и второй вниманием не обделили.

"Однако", - прокомментировала Жаннет, как зачарованная, следившая за тонкими, но крепкими пальцами Баста. Действовал фон Шаунбург умело - едва ли не профессионально - быстро, красиво и... да - на редкость артистично, возможно даже, вдохновенно.

Он положил на ложечки по кусочку пиленого сахара.
– "А рафинад у него откуда? Он что, знал, что я попрошу абсент?!" - накапал на него по пять капель красной жидкости из бутылки и тут же поджег. Горит абсент не хуже спирта, да и состоит из спирта процентов на семьдесят или даже девяносто в зависимости от сорта. Но фокус не в этом, а в том, что по мере сгорания спирта, сахар меняет цвет и плавится, так что через мгновение капли раскаленной карамели падали вниз. И, разумеется,

абсент в стаканах вскоре вспыхнул, но Баст уже вливал через свободный край бокала талую воду из ведерка со льдом, где дожидалась ужина бутылка шампанского. Воды влил немного - максимум по три капли на каплю абсента, но этого хватило: огонь угас, а напиток в стаканах помутнел, решительно изменив цвет.

– Прошу вас, дамы!
– Баст с улыбкой поднес стакан с "радужным молоком" сначала Тане - она оказалась ближе, - а затем и Ольге, сидевшей чуть дальше.
– Только не злоупотребляйте! На ужин у нас - персональное спасибо Степе!
– магнум "Дом Периньон", брют blanc de noirs двадцать девятого года.

"Упасть, не встать!" - мысленно покачала головой Татьяна, одновременно с "благосклонной" улыбкой, принимая, у Олега - "Олега ли?" - стакан с абсентом.
– Какие мы все из себя аристократы, блин! Просто блевать, господа-товарищи, извините за выражение, хочется!"

Но, так или иначе, глоточек горькой, несмотря на карамель, и крепкой, несмотря на воду, отравы. Потом еще один, и еще - под неторопливый "великосветский" разговор. И сигаретка очередная - какая-то там по счету, но кто же считает!
– очень к месту, и теплый воздух с дымком марихуаны и сосновым ароматом, и улыбка Олега, прорастающая сквозь лицо Баста...

"Он мне нравится?" - пожалуй, это все еще была Татьяна.

"Мне он нравится!" - а это, судя по интонации и "гормональному" всплеску, комсомолка наша проснулась.

– Баст!
– восклицает Кисси, и тра-та-та-та, и бу-бу-бу-бу - мелет что-то неразборчивое и заливается своим виолончельным смехом.

"Шлюха австрийская!"

– Мадемуазель?
– а это кто? Виктор или Степан?

"Степан или Виктор?" - но лицо плывет, заштрихованное косым дождем...

"Да, какая разница!
– русалкой выныривает из темных жарких вод подсознания Жаннет.
– И тот хорош, и этот! Все трое, как на подбор! Выбирай и пользуй! Ils ont fait une partie de jambes en l'air... "

"Фи, мадемуазель! Где вы вообще воспитывались?" - ужасается Татьяна, воспитывавшаяся еще в те еще времена, когда и слово-то "секс" произносили только шепотом и не при мальчиках.

"Да, ладно тебе, старушка!
– фыркает внутри нее "суть и смысл французской женственности".
– Можно подумать, сама в комсомоле не состояла!"

И смех. Вполне себе блядский смех, и не понять уже, кто же это так "задорно" смеется? Кисси где-то слева, за плывущим через комнату облаком? Или Жаннет в подсознании? Или, может быть, сама она?

– А угостите даму спичкой!
– это она к кому? Перед глазами только туман и... да... белые и черные гробики... хи-хи...

– Прошу вас, my beautiful lady!

Чей это голос?

"Красивый голос..."

Но из тумана, откуда-то справа появляется рука с зажженной спичкой...

– Благодарю тебя, рыцарь...
– табак смешно щекочет нос и вызывает сухость в горле.

"А мы его смочим!" - затяжка, медленная, как затяжной прыжок, выдох, глоток из стакана, все еще зажатого в левой руке, и холодный горький огонь, бегущий куда-то в глубину тела, навстречу природному огню, разгорающемуся в сердце и где-то еще.