В военном воздухе суровом
Шрифт:
Сосед Папова, к которому тот обратился, Костя Аверьянов, тоже не спускал глаз с рыжей. Он охотно поддержал разговор о собаке:
– Самая обыкновенная дворняга. Если б ты знал, какие умницы попадаются среди этой породы: по глазам наши мысли могут угадывать.
– Насчет мыслей ты того, - Папов показал ему согнутый указательный палец.
– Не веришь?
– заерзал на скамье Аверьянов.
– Вот у меня, когда в аэроклубе учился, умная собачонка была. Мушка. На аэродром за мной следом бегала. Сидит, бывало, на заправочной и издалека
– Может, она у тебя арифметику знала и отличала твой самолет по номеру?
– Никакой арифметики. Рулю с посадочной полосы, а Мушка за километр уже волчком вертится - у собак особое чутье.
Аверьянов хотел еще что-то рассказать, но Папов толкнул Костю локтем в бок, глазами показал на кухонную дверь. Появился завстоловой - упитанный старшина-сверхсрочник в засаленном поварском халате. Он житья не давал черной кошке, которую мы привадили ходить в столовую. За черную масть ее возненавидел да еще за то, что линяла. Вдруг старшина по разговору догадается, что под столом воздушных стрелков еще и собака притаилась, - скандал за антисанитарию учинит.
Вид у старшины в тот вечер был действительно грозный: рукава до локтей закатаны, волосатые руки напоказ, словно к кулачному бою приготовился. Похоже, что он свиную тушу рубил, да вдруг оторвался от этой работы по неотложным делам. А какие у него сейчас могут быть дела в столовой? Жалоб на питание сегодня никто не высказывал, добавки тоже не требовал. Мухи, за которыми он большой любитель охотиться, об оконные стекла не бьются: сидят себе мирно на потолке - у них уже "отбой".
Старшина не спеша прошелся но столовой, остановился около воздушных стрелков, обвел всех взглядом. Посмотрел под стол, выпрямился и протрубил:
– А нечисть придется отсюда убрать!
Шум в столовой утих. Наумов склонился над алюминиевой тарелкой и перестал вилкой шевелить. Саша Чуприна, сидевшая с ним рядом, передвинула стакан с ромашками, с укоризной взглянула на Наумова, тряхнула головой, отбрасывая со лба светлую челку. Зато, словно беркут, встрепенулся и смерил взглядом старшину воздушный стрелок сержант Васильев. У него большая плешина на крупной голове и розовый шрам от скулы до уха. Стрелки величали Васильева Батей.
– Какую такую нечисть?
– строго спросил он.
Старшина молчал. Будто не слышал.
С Васильевым шутки плохи - человек он крутой. В пехоте слыл отчаянным пулеметчиком, успел побывать и в штрафбате. Но было нам известно, что туда он попал не за робость перед противником, а за излишнюю смелость перед начальством после приема внутрь горячительного. В свою часть он вернулся со шрамом через всю щеку да еще с медалью на груди. Когда объявили набор на курсы воздушных стрелков, вызвался первым.
– Раз Родина в воздух зовет - значит, хватит ползать на брюхе!
Теперь Васильев был у нас самым обстрелянным и зорким стрелком: уже "завалил" двух "мессершмиттов".
–
– грозно повторил он.
– Да ту, что у вас под столом скрывается...
Собака перестала глодать кость, будто догадалась, что разговор о ней. Глаза у Васильева засверкали сталью, шрам на щеке побагровел.
– С каких это пор собаку стали нечистью звать?
– Так с нее же шерсть лезет... В блюдо кому попадет, - от вас же жалоба поступит...
– Следи-ка лучше, старшина, за своей шерстью!
– Васильев стрельнул глазами на его волосатые руки, и в столовой наступила такая тишина, как перед ударом первого грома с черной тучи. Все знали: если Васильев уже принял полагавшуюся ему за боевые вылеты дозу да еще и доппаек Саши Чуприной, то от него мирного исхода не жди.
Тогда с места вскочил Костя Аверьянов - подтянутый и легкий, словно его кости были, как у птицы, наполнены воздухом. Младший лейтенант вмиг оказался рядом со старшиной.
– За эту собаку мы всем полком отвечаем, - сказал он.
– Откормим ее перестанет линять. На довольствие к тебе ставить не будем, за волосинку в блюде жалоб не поступит. Договорились, старшина?
– А когда до дела дойдет...
– Не дойдет, - Аверьянов не дал договорить и примирительно хлопнул старшину по круглому плечу.
Так наша рыжая гостья осталась в столовой, а после ужина пошла с воздушными стрелками на ночлег в их общежитие.
В тот вечер я просто влюбился в Аверьянова. Впервые я встретился с ним месяца два назад на аэродроме у Невинномысска и "украл" его.
Прилетел я туда с фронтового аэродрома за самолетом. Приметил бесцельно слонявшегося около столовой летчика в темно-синем сплющенном картузике. Лицо бледное, щеки впалые, тонкий нос с горбинкой. Видно, замученный, но все же он чем-то и "ястреб".
– Из какой части?
– спросил его.
– А, собственно, не из какой...
– Как понимать?
– Я перегонщик...
Тогда уже была категория летчиков, которые занимались только перегонкой самолетов с тыловых аэродромов на фронт. Многие из перегонщиков очень хотели попасть в действующие части, но их не отпускали. Были случаи самовольного бегства. Тогда начинались розыски - не в тылу, а в действующих частях. Сбежавших перегонщиков причисляли к дезертирам.
В Невинномысске я подумал об Аверьянове: "Хороший из него боевой летчик получится, и зачем такого маринуют в перегонщиках?"
– Идем перекусим, - предложил ему.
– Я без продаттестата остался... Два дня здесь сижу, - горючим не заправляют, долететь до места никак не могу.
– Почему не заправляют?
– Говорят, только для фронтовиков.
– Айда в столовую!
Один обед ели вдвоем. Спросил его:
– В седьмой гвардейский хочешь?
– Еще бы!
– Так полетим парой: я на своем, ты на своем.