В военном воздухе суровом
Шрифт:
Впереди был Крым. Впереди Керченский пролив шириною до двадцати километров...
Меня вызвал командир дивизии.
– Командующий фронтом генерал-полковник Петров хочет посмотреть на полигоне, как действуют ПТАБы. Туда уже стаскивают трофейные танки. Отправляйтесь-ка в полк к Галущенко. Ему даны указания выделить вам для тренировки самолет. У него и полигон удобный - рядом с аэродромом. Потренируйтесь там перед показом...
Речь шла о проверке эффективности противотанковых авиационных бомб комулятивного действия, недавно поступивших на вооружение. Бомбочки эти маленькие, сбрасываются в большом
Вечером я уже был и Ахтанизовской у Галущенко. Пошел дождь.
– Где будем ужинать?
– спросил он.
– В столовой или дома?
– Надоело шлепать по грязище, лучше дома. Адъютант Галущенко, летавший с ним за воздушного стрелка (чтобы не разбаловался!), появился с двумя котелками.
Мы долго сидели за столом в эту ненастную ночь. Говорили, прислушивались. В это время обычно женский полк Евдокии Бершанской летает на У-2 с соседней Пересыпи на Керчь, но в такую погоду тарахтения моторов не было слышно.
– Значит, нашим "совушкам" полеты "отбили", - сказал Николай. Потом взял с окованного железными полосками сундука баян, протянул его мне:
– Давай, Василек, "Шаланды, полные кефали..."!
– Я, может, только на басах сумею...
– Давай на басах!
...И Константин берет гитару
И тихим голосом поет...
подпевали мы под аккомпанемент. Когда дошло до того места, где "Молдаванка и Пересыпь", Галущенко залился соловьем.
...Проснулись рано. Дождь прекратился. Наскоро пьем чай. Спрашиваю Галущенко:
– Коля, а самолет ты мне выделил?
– Выделил, выделил... На моем будешь летать. Еще вчера ПТАБы уложили, все готово.
Под окном уже стояла полуторка с цепями на скатах. Командир полка сел в кабину, я с его адъютантом - в кузов.
– Поехали!
Приземный туман приподнялся метров до 300 и повис сплошным тонким слоем. Прогреется на солнышке - поднимется выше. Но и сейчас летать можно: для сбрасывания ПТАБов большой высоты не требуется.
Подъехали к зачехленному штурмовику. Техник доложил командиру полка о готовности самолета.
– Быстро расчехлять! Я сейчас слетаю, - отдает распоряжение Галущенко.
– Этот для меня подготовили?
– спросил я его.
– Этот, этот...
– отмахнулся он.
– Только первым слетаю я.
– А потом мне два часа ждать, пока снова бомбы уложат?
– Ну и подождешь... Некуда торопиться... Надевай парашют, чего стоишь?! бросил он адъютанту.
Галущенко взлетел, пошел по кругу. На другом конце аэродрома под холмом выставлены кузова трофейных автомобилей - это полигон. Самолет начал на них пикировать, потом сразу из четырех отсеков посыпались бомбы - сброшены залпом. Донесся раскатистый взрыв, а я вижу, что все бомбы упали с перелетом. Галущенко резко выхватил самолет из пикирования, видно, разозлился из-за промаха, - заложил крутой крен, пошел на повторную атаку. Сверкнули трассы, но и разрывы снарядов легли не кучно, как должны при хорошей стрельбе, а пропахали длинную дорожку. Снова крутой подъем - и самолет, проткнув тонкий слой
Долго пилотировал Галущенко за облаками, потом звук оборвался, были слышны лишь редкие хлопки, как при планировании. И тут я увидел вынырнувший из облаков штурмовик, который широкими крыльями заканчивал отмах витка штопора. Вращение приостановлено, самолет начал выходить из крутого угла, выписывая кривую глиссаду. "Что это, новый трюк?" - мелькнула мысль, но тут же я понял, что для вывода самолета из угла не хватит высоты. До земли остаются считанные метры, а самолет все еще целится носом в землю.
Мгновение - треск, грохот, совсем недалеко от меня закувыркались обломки самолета...
...Гроб на полуторке повезли по слякотной дороге на офицерское кладбище в Темрюк. Туда, где погиб Михаил Талыков.
Рядом со мной у могилы стояла старушка. Она усердно крестилась. Я заговорил с ней.
– Бабуся, вы все время оставались в Темрюке?
– Все время, сыночек, все время...
– У вас в городе много наших самолетов падало?
– Один за все время упал, один.
– Когда это было, не припомните?
– Как не припомнить? На великомученицу Евдокию...
– Какого же числа?
Старушка шепотом считала, загибая корявые пальцы:
– По новому стилю выпадает на четырнадцатое марта.
– Где упал?
– За моей хатой. Так низко летел да качался, как раненая птица, - думала, за мою трубу зацепится. А он дальше, дальше, да во двор горсовета. Там фашистская комендатура стояла...
Старинное каменное здание рядом со сквером. Во дворе обвалившийся орудийный окоп. Дерево без верхушки, ствол будто молнией расщепило.
Собрались местные жители, наперебой рассказывают:
– Вот тут упал, плашмя... Выволокли его хрицы, мертвого, а он, словно живой, лежит. Молоденький, русы волосы вьются...
– Заслуги с него сняли, потом брезентовые сапоги, кожанку.
– Ой, миленькие, а потом как начали его бить сапогами, мертвого-то...
– Ночью где-то закопали, а где - никто не знает.
– Самолет оттащили танком в овраг. А мы его в дело пустили: на крыльях жесть хорошая - кастрюль понаделали, а резина с баков - тапочки подшивать пригодилась, пообносились мы тут...
Шофер вел машину из Темрюка без фар. Гремели намотанные на скаты цепи, комки грязи шлепались в кузов. Над Ахтанизовской проплыли, будто связанные ниткой, два огонька: красный и зеленый. Миг, миг, миг... Это наши "совушки" летают, чтобы фрицам за Керченским проливом спокойно не спалось.
...Опять 210-й полк остался без командира. Назначили туда инспектора по технике пилотирования дивизии майора Кондраткова, а на его должность перевели меня с первым взысканием за то, что не отговорил Галущенко от незапланированного полета, и с восемнадцатой благодарностью - на этот раз от командующего фронтом Петрова за показной полет с ПТАБами.