В военном воздухе суровом
Шрифт:
А вражеские истребители тут как тут! Ждали сзади, а они появились спереди. Десять "мессеров" насчитал.
Завертелись вокруг нас как осы. Один за другим наваливаются сзади. Миша отстреливается, а я строчу бесприцельно по тем, которые проскакивают вперед. Смотрю - обгоняет меня горящий "мессер", пошел к земле, врезался в бугор, вспыхнул факелом. Ай да Миша!
Фрицы после этого словно взбесились, закружили пуще прежнего. Надо же, чтобы какой-то штурмовик да еще над их же расположением одного из десяти "уговорил"! И тут фриц так врубил мне по левому крылу, что
– Миша, как ты там?
– спрашиваю.
Ответа нет. Может, переговорное устройство повреждено? Мы все еще "ползем" над противником, снизу палят вовсю, пробоин в крыльях прибавляется. А впереди развалины Керчи, и там от зениток в небе черно. Обойти бы Керчь стороной, но я отвернуть не могу.
Однако ИЛ меня на своем "горбу" и через Керчь перетащил. Выдержала броня-матушка!
Лечу над плацдармом. Внизу живого места нет: все перекопано траншеями, ходами сообщения. Припечатал я "Ильюху" на фюзеляж, пропахал он по камням, а из меня и дух вон...
Очнулся я только на второй день. Сразу не поверил, что живой. Лежу на полу, голый до пояса, бриджи в крови, босой. Шевельнул ногой, потом рукой целые. Думаю: "Здорово Дед навернулся о земной шарик, наверное, тот трещину на плацдарме дал". И вдруг потолок и окно каруселью завертелись. Тогда только понял, что с головой не все в порядке.
Лежу неподвижно и размышляю: "Дед, что же теперь с тобой будет? Неужели отлетался?!" Вошла сестра в белом халате. Спрашиваю ее:
– Скажите на милость, сестренка, куда это меня занесло?
– В Фонталовскую, в госпиталь.
– Что со мной приключилось?
– Лежите, больной, спокойно, не разговаривайте, - накрыв простыней, ушла.
А соседи по палате - их на полу навалом - предупреждают меня:
– У нас не стонут...
Соседом оказался молодой парень без руки. Он заговорил:
– Мы с тобой на одном санитарном самолете через пролив летели...
Парнишка этот оказался истребителем. Он заметил догонявших меня "мессеров". Бросился на них, но атаковать не успел: по нему раньше ударили сзади, - левую руку оторвало. Упал он, оказывается, рядышком со мной, на северной окраине Керчи, около завода Войкова.
Вдруг в дверях появляется наш полковой врач Борис Кот.
– Вчера с плацдарма передали, что ты погиб, а сегодня узнали, где находишься. Это морячки поторопились тебя в покойники записать. Нашли тебя под бугром: в отломленной кабине вверх ногами на ремнях висел. Высвободили, попробовали из фляги спирта влить - зубы крепко стиснуты. Ну, думают: "Братишки, летчик готов, раз на такое средство не реагирует!.." Потом уж тебя медики подобрали и переправили санитарным самолетом сюда, в Фонталовскую.
–
– Он в лазарете, - успокоил Борис.
– А тебя командир приказал отправить подальше в тыл, в хороший госпиталь.
– Нет, Боря, вези-ка ты меня сейчас же в наш полковой лазарет. В Трактовом для меня климат самый подходящий.
В нашем лазарете Федорова не оказалось. Его похоронили на плацдарме...
Навестил меня командир полка. Приказал никого больше не пускать. Выставил на подоконник у моего изголовья бутылку.
– Принимай, Дед, по потребности и по способностям. Надо тебе вылежаться.
Три дня никакая пища мне в рот не лезла, а водочку понемножку принимал. На четвертый день кашу съел и добавки попросил.
Подкормили малость, и задумал я тикать из этой богадельни. Оделся потихонечку, переступил порог, огляделся одним глазом, второй был закрыт отекшим веком, - вижу, ИЛы взлетают, уходят на крымский плацдарм. Ну я и побрел потихонечку степью - курсом на аэродром...
Десантники на Митридате держались четверо суток. В ночь на 10 декабря 1943 года Люся переходила по траншее то к одному, то к другому трофейному пулемету, установленным на бруствере. В одном месте выпустит короткую очередь, потом в другом: надо было создавать видимость, что десантников много. Боеприпасы кончались.
Неподалеку дежурил у своей огневой точки Женя Терещенко. Какой-то офицер задержался в траншее возле Люси:
– Вот тебе для крайнего случая...
– он протянул ей маленький трофейный "вальтер".
Люся поняла.
Ночь была лунная, тихая. Противник не предпринимал вылазок, и эта тишина настораживала. Перевалило за полночь, когда Люся и Терещенко услышали в траншеях по соседству приглушенный говор. Началось осторожное движение. Похоже, смена позиций? Кто-то быстро шел по траншее, где дежурила Люся, с бруствера осыпались комья земли. Проходивший толкнул ее локтем в спину, зло шепнул:
– Чего собираешься, как дохлый?
– Видно, принял ее за солдата. Оказавшийся рядом Терещенко спросил:
– Куда собираться?
– К морю, балда... Катера на Тамань отходят.
Люся с Терещенко, захватив трофейное оружие, заспешили к берегу пролива, закрытого густым туманом. Еле успели на последний катер.
Женя Терещенко наконец-то заявился к нам в хутор Трактовый. Его трудно было узнать: исхудавший, оборванный, грязный. Вечерами он рассказывал нам о боях в Эльтигене и на горе Митридат. Из рук в руки переходил погон немецкого подполковника - трофей Жени в рукопашной схватке на горе Митридат.
На встрече Нового, 1944 года он сидел среди наших гостей - героев Эльтигена. А вскоре после этого Женя полетел на штурмовку Митридата. Зенитный снаряд разорвался в кабине воздушного стрелка. Привезли его в Трактовый неживого.
Мы вспоминали об этом с Дедом в гостинице "Керчь".
– ...Последний боевой вылет на керченский плацдарм, - продолжал Демидов, я совершил шестнадцатого марта.
Там почти месяц было какое-то затишье. Фрицы крепко зарылись на высотах, а наши все еще накапливали силы. Мы тоже летали от случая к случаю: то какую-нибудь колонну или батарею проштурмуем, то по барже в море долбанем.