В. Маяковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
– Это совсем другое! Я вполне сознательно свожу поэзию "с неба на землю". Дело поэзии – воздействовать. И в тех случаях, когда это нужно, я беру "грубые" слова. Мои стихи не для объяснения в любви, а для борьбы за социализм. И для этого я изобретаю новые приемы в технике стиха.
– Теперь-то не придется изобретать.
– Почему?..
– А РАПП...
– Что же вы думаете, я теперь, как Серафимович, буду писать? Прозой? Изменю свой язык?
– А почему вы не в партии?
– Собираюсь вступить.
– А кого из современных поэтов вы считаете лучшими?
– Безыменского и Светлова.
– А Жаров?
Маяковский
От горящей домны революции
Отошел великий кочегар 6.
Это вы прочитали у него, и вам понравилось. Мне со всех сторон об этих строчках кричат. А кочегары у домны работают? Нет! Отошел кочегар от домны, и все?! И нет ему никакого дела до этого. Разве так можно писать о Ленине?
В дни, когда в кинозале Клуба проходила конференция МАПП, на которой Маяковский единогласно был принят в ее ряды, Владимир Владимирович несколько раз приходил на выставку с писателями. В какой-то из этих дней Маяковский показывал свою выставку Фадееву, Суркову и Ставскому. Мне запомнилось, как, подведя их к стенду газетных вырезок со своими стихами, он сказал:
– Назовите мне газету в Советском Союзе, в которой бы я не печатался?
Беседа у стендов шла в тихих, спокойных тонах, без тени полемики. Говорил преимущественно Маяковский, Фадеев и Сурков больше молчали, но видно было, как они смущались, когда встречали в работе Маяковского многое, что было им мало известно. Сурков реагировал непосредственнее, и невольная улыбка удивления то и дело появлялась на его лице. Фадеев держался более сдержанно и был все время очень серьезен. В наглухо застегнутой гимнастерке, он был так худощав, что это бросалось в глаза. Ставский казался усталым и несколько рассеянным.
В эти дни приходили сюда и писатели, не входившие в РАПП. Я помню, например, Никулина. Маяковский очень долго и очень серьезно беседовал с ним и со Шкловским, сидя на мягком диване в комнате, смежной с выставкой.
Я со дня на день откладывал проведение экскурсии, считал себя еще недостаточно подготовленным к ней, но Маяковский не стал дожидаться. Дней через шесть–семь после открытия выставки, когда я вошел в конференц–зал, Маяковский, увидя меня, прервал разговор с посетителями и громко объявил:
– Пришел ваш экскурсовод! Он знает здесь все лучше меня. Повернитесь все кругом, он вам покажет выставку. А если у вас появятся какие-нибудь вопросы, то после экскурсии я отвечу вам на них. Пожалуйста!
Я настолько растерялся, что не смог отказаться. Готовый провалиться сквозь землю оттого, что говорю в присутствии Маяковского, я все же по привычке заговорил довольно уверенно:
– Товарищи! Начнем "танцевать от печки"! Выставка начинается здесь, у камина.
На другой день, когда я попросил Маяковского выйти к посетителям выставки для беседы с ними, он остановился у двери второго зала и полушутя, полусерьезно сказал, пропуская меня:
– Идите вы вперед, а то я "стесняюсь".– И, видя мое смущение, добавил.– Я вот не умею так разговаривать с публикой, как вы. Я боюсь: вдруг кто-нибудь обидится, что его принимают за школьника.
Только позже я оценил форму, в которой Маяковский покритиковал меня за экскурсию.
Через выставку за две недели прошло несколько тысяч человек.
В один из последних дней выставки пришли
Закрытие
Выставка должна была закрыться 15 февраля. В этот день опять было столько посетителей, что кинозал оказался переполнен свыше всякой меры.
Председателем собрания выбрали студента рабфака Анисимова, секретарем М. Кольцову. Собрание началось вступительным словом Маяковского:
– Две недели здесь было отделение литфака. На мою выставку шли учиться и учились, потому что выставка ставит вопросы общественно–литературной жизни и вопросы технологического порядка. Моя выставка показывает, что нет ни одной области нашего социалистического строительства, где не было бы места участию поэта своим словом. Вот, например, реклама! В то время это было средством борьбы с частником. Борьба за Моссельпром была политической борьбой.
Выставку устраивали Федерация советских писателей и Реф. А теперь я уже состою в РАППе! Выставка помогла мне увидеть, что прошло то время, когда нужна была группа писателей для совместных занятий в лаборатории, и лаборатории типа Рефа больше не нужны, а нужны массовые литературные организации. Я ушел из Рефа именно как из организации лабораторно–технического порядка. Призываю и остальных рефов сделать то же, призываю их войти в РАПП. И я уверен, что они войдут в РАПП! Обострение классовой борьбы в наши дни требует от каждого писателя немедленно занять свое место на баррикадах.
Теперь расскажу о самой выставке...
И он рассказал многое из того, о чем позже – 25 марта – говорил на открытии своей выставки в Доме комсомола Красной Пресни и что вошло в стенограмму его выступления на этом вечере.
После Маяковского выступали товарищи из аудитории. Все говорили очень горячо о замечательной работе поэта, не только по–настоящему не оцененной, но искуственно замалчиваемой.
Было зачитано письмо, написанное Безыменским от имени группы читателей, собравшихся на открытии выставки Маяковского, – протест против "заговора молчания" вокруг двадцатилетия работы Маяковского и вокруг его выставки. Письмо было послано в "Комсомольскую правду". Вот его текст:
Глубокое возмущение охватило нас, собравшихся на открытии выставки двадцатилетней работы В. Маяковского.
Слишком уж бросается в глаза полное отсутствие представителей литературных организаций и органов советской печати. Никакие причины не могли помешать им отметить этапную дату огромного поэта современности, который своими произведениями делает дело рабочего класса.
Мы прекрасно понимаем, что по истинному вдохновению отсутствовали те, которые набрасываются на Маяковского за то, что он является одним из ведущих поэтов политической поэзии. Мы понимаем, почему "не изволили прибыть" особый разряд критиков и рецензентов, всегда молчавших, когда поэт давал прекрасные вещи, и подымавших дикий крик, когда он чуть замолкал.