Вадбольский 2
Шрифт:
— Кристалл!
— Сгрызи, — посоветовал я. — Ну, как кусок сахара-рафинада. Или зажми в кулаке, так тоже можно, хоть и дольше.
Он посмотрел на меня в недоумении.
— Странно ты шутишь. Это же для машин, люди их не могут… Мы только те штуки, которые зовешь мохнатыми жемчужинами. Комья маны. Перлины, как их зовут в народе.
Я не дрогнул лицом, пошарил в своем мешке, вытащил на ощупь одну из таких. Он с отвращением на лице принял, сжал в кулаке, а сам отвернул голову, чтобы не видеть как по руке
Некоторое время прислушивался к ощущениям, потом на лице появилась счастливая улыбка.
— Знаешь, Юрий, я знаком с ними, в нашей семье целый запас, но это непередаваемо… В свежих силы намного больше, и они… отчетливее.
— Наверное, — согласился я. — Других не пробовал. Пойдем, вон там я нашел меч.
По дороге я перебирал в памяти моменты, когда раздавливал в ладони или даже разгрызал кристаллы, от них приток силы был в разы больше, чем от мохнатых жемчужин. Что-то со мной не так. Или это не я впитываю, а моя аугментация, мой зеттафлопник старается подзарядиться на халяву?
— Вот здесь, — я указал на истоптанный ржавый песок.
Горчаков присел на корточки и водил по нему ладонями, словно старался выровнять площадку. Я не стал мешать, осмотрел окрестности, в лесу за огромными хвощами и плаунами кое-где растянута блестящая паутина из толстых нитей, животных близко не видно, но обзор плох из-за широких листьев.
Горчаков вставал, отходил в сторону, снова присаживался, перебирал песок в ладонях, получалось красиво и философски, но в какой-то момент вскрикнул совсем не философским голосом:
— Кольцо!
И вскинул руку, на ладони даже не кольцо, а перстень, массивный, с вязью символов и толстым камнем фиолетового цвета.
— Отдам его родителям, — сообщил он прерывающимся голосом.
— Хороший жест, — ответил я. — Возвращаемся?
— Погоди, — попросил он, — у него на запястье был родовой браслет… Не могли же звери утащить?
— Да кто их знает, — ответил я. — Сороки всё блестящее тащат. Но поищи…
Браслет отыскался ещё быстрее, вообще краешком высовывался из песка, Горчаков выхватил, отряхнул от песка. Браслет в самом деле хорош, с камешками и наверняка, очень дорогой.
— Это передаётся из поколения в поколение, — сказал он с благоговением. — Вот теперь пойдем, как ты говоришь, взад!
По дороге он разглядывал браслет, вертел его так и эдак, даже я засмотрелся, а когда услышал предупреждающий писк дрона, было поздно, мохнатая тварь рухнула на Горчакова, тот охнул и упал лицом вниз.
Крупный паук, размером с мейкуна, сладострастно, как мне показалось, вонзил мандибулы ему в загривок. Я торопливо всадил в бок твари лезвие по самую рукоять, выдёрнул и ударил ещё дважды, стараясь разделить голову и мохнатое тело.
С третьего удара тело свалилось рядом, а голова с сомкнутыми мандибулами осталась
— Не дергайся, — велел я, — я то и тебя нечаянно так же…
Он застыл, я вытащил тесак и кое-как сунул лезвие между броней и мандибулой. Лезвие выдержало, жвалы разомкнулись, голова со стуком свалилась на твёрдую выжженную землю.
Горчаков поднялся, лицо бледное, а глаза безумные, вскрикнул:
— Эта тварь прокусила железный доспех! Я уже чувствовал, как достала до кожи!
— Сырое железо, — сказал я с сочувствием.
— Иди ты!.. У нас своя кузница, доспехи и мечи делаем что надо!.. А ты чего на скалу уставился? Там кто-то прячется?
— Хорошая, — ответил я, — ровная. Давай нацарапай «Здесь был Горчаков!». Всяк, кто зайдёт, увидит, преисполнится уважением.
У него во взгляде мелькнуло нечто вроде согласия, но взял себя в руки и ответил с достоинством:
— Так поступают только худшие из простолюдинов.
— Ну тогда я нацарапаю, мне можно. Нищий баронет почти простолюдин.
Он подумал, явно борясь с собой, сказал с тяжёлым вздохом:
— Это недостойно.
Я обвел рукой поле битвы.
— И голову паука забери, как доказательство. Ничего, впихнешь. Своя ноша не тянет.
Он с кряхтением вбил в распахнутый мешок ещё и голову исполинского паука, даже веревочку затянуть на горлышке не сумел, так и пошли к выходу, причем голова паука дважды выпадывала.
Я видел как он устал, как от схватки, так и от тяжести металла доспеха, дышит часто, лицо уже не аристократически бледное, а белое, как самая дорогая канцелярская бумага.
— Присядем на дорожку, — сказал я и сел на крупный прогретый солнцем валун. — Переведи дух, ты должен на выходе смотреться героем!
Он бледно улыбнулся, но сел рядом, вижу как даже ноги подрагивают от усталости.
— Ты прекрасно сражался, — сказал я. — В дипломаты метишь?.. Всё правильно, там жизнь кишит хищниками и пострашнее, чем здесь в Щели Дьявола. Главное, и там носи такую же крепкую шкуру.
Он слабо улыбнулся, провел ладонью по доспехам, щупая места с глубокими царапинами, зачем-то пощупал горло, и вдруг брови в испуге приподнялись.
— А где… Неужели обронил?
— Что обронил? — спросил я. — Добычу?
Он сказал жалким голосом:
— Да что мне добыча, а вот мамин амулет, что я получил в четырнадцать лет… У меня ничего ценнее не было!
Я пробормотал:
— Да ладно, надо расставаться с детскими иллюзиями, привязанностями, клятвами…
Он сказал с отчаянием:
— Да, но это мамин!
На его лице была такая мука, что у меня как будто само собой вырвалось:
— Эх… ладно, помогу…
Он взглянул в недоумении.