Вакханалия

Соколовская Юлия

Глава 4

Рано утром меня в палату не пустили.

— Женщина, — сурово обозрев мой сомнительный, не изменившийся с ночи экстерьер, сказала дежурная медсестра, — ему час назад сделали операцию, куда вы рветесь со своими бананами?

Я пришла после обеда — красивая, нарядная, с подведенными глазками.

— Женщина, — сурово сказала медсестра, — ему час назад сделали операцию, куда вы претесь?

— Как? — возмутилась я. — Еще одну операцию? Вы что, ножницы у него в горле забыли?

Сестра оскорбилась и пообещала вызвать

санитаров. Пришлось уйти от греха подальше. Очередной визит в больницу я нанесла на следующее утро, когда невзлюбившая меня медсестра уже сменилась. Другая, впрочем, оказалась не лучше.

— Велено пускать только близких родственников, — огорошила она меня. — Вы кто Вересту? Жена?

— Почти, — с достоинством ответила я.

— Не обманывайте, — разоблачающе прищурилась медсестра. — Жена уже приходила.

— Так то жена, — вздохнула я, — а я — почти. Вы русских слов не понимаете?

Пробиться в палату удалось только через день, изведя месячную норму нервных клеток и денег на такси. Других несчастных в палате не оказалось. «Дважды прооперированный» в мрачном расположении духа сидел на кровати и бросал в шторину булавки.

— Ну наконец-то, — вздохнул он, — дождался.

— Меня не пускали, — пожаловалась я. — Для свободного прохода к твоему телу нужно быть твоей женой.

Я села к нему на кровать, он обнял меня. Как жену. Неплохо устроился. Утром одну обнимает, вечером другую.

— Как же ты так неосторожно? — пожалела я его. — Предохраняться ведь надо.

— Не знаю, — ответил он. — Я верил, наверное, что родился в бронежилете. Но ничего, оклемаюсь, позвоночник не задет. Костяну гораздо хуже — он в реанимации. Лежит и грязно ругается. Зайди к нему.

— Зайду… Постоялов мертв, ты знаешь? Красноперов очень хорошо приложил его о кабину…

— Меня информируют. Думаю, Красноперов не обретет неприятностей.

— А Сургачева жива… Так, мелкие дефекты лица… Слушай, Верест, а в тюрьме есть стоматологи?

Он недоуменно пожал плечами:

— Никогда не интересовался. Наше дело — довести человека до тюрьмы, а дальше наша компетенция обрывается… Что у тебя на лбу?

— Сургачева кусалась, чудачка… Оказывается, мой лоб крепче, чем ее зубы… Сколько ей дадут?

— Не обидят. Думаю, лет семь по совокупности наберется. Она знала обо всех убийствах, принимала участие в пытке Тамбовцева, упоив предварительно своего муженька палевом. Она отгоняла «вольво» из кооператива. Его нашли, кстати, на автостоянке на Юности. Она заплатила за десять дней вперед, чтобы у пацанов не было вопросов. Потом нашла паренька из Бердска, не отягощенного избытком совести, посадила в тамошнее Интернет-кафе и сунула мобильник для связи — говорит, паренек писал тебе письма. У тебя будет время прояснить этот неясный эпизод… Вот это и есть тяга к деньгам. По договоренности с Байсаховым Постоялов получил бы десять процентов от номинала — шесть с половиной миллионов. Или двести с лишним тысяч — если в нормальных деньгах. Но он бы их не получил, Лида. По указанному Сургачевой адресу в Красноярске — это частный сектор — наших героев поджидал не Байсахов

с деньгами, не визы с билетами на самолет, а невзрачный парнишка, при котором нашли пистолет с глушителем, две обоймы…

— И винтовку с оптимистическим прицелом, — пробормотала я. — Они были крепко влюблены, Олег, и деньги здесь ни при чем. Нам бы такую любовь… На убийства их подвигли не деньги, а возможность провести вместе остаток жизни, подальше от этой горем убитой страны. Только одержимые друг другом люди могут с бухты-барахты бросить все: дом, семью, работу и посреди ночи рвануть в далекий Красноярск, на призрачный самолет до Болгарии… Помнишь, Рябинина рассказывала, как засекла их на пляже мило болтающими? А вдруг это и был тот день, когда между ними проскочила искра?

Верест протестующе замотал головой:

— Без вариантов, Лида, я пасую. Сексуальные и социальные предпочтения убийц — конек психологов. Своих проблем много.

Я отодвинулась:

— У тебя грядут неприятности?

Он кивнул:

— Ранение не списывает огрехи в работе. Могут крепко прижучить. По сути, я провалил задание. Убийцы найдены, но это вершина айсберга. Трое работников милиции пострадали, из них один погиб. Вексель есть, Байсахова нет. Осведомитель в милиции не найден — самое страшное. В деле обеспечения твоей безопасности выявлена полная несостоятельность органов. Спасла тебя не милиция, а посторонний человек, ухитрившийся до недавнего времени побывать подозреваемым аж в двух не связанных между собой делах.

Я не стала его утешать, говорить слова по случаю. Время покажет. Оно и лекарь, и расставитель по местам, и успокоитель (косметолог, правда, неважный). Я посидела с ним в обнимку и стала собираться. Супруга с киндером могли нагрянуть в любую минуту. Зачем напрягать человека?

— Роман пишешь? — спросил он, целуя меня ниже уха.

Я отрицательно покачала головой:

— Не могу. Ступор заел.

Он улыбнулся.

— И правильно. Не мучь себя. Опиши реальные события, произошедшие с одной дамой на даче. Только фамилии измени.

— Не могу, — повторила я. — Рука не поднимается.

Грустно мне как-то стало. Снедаемая тоскливыми минорами, я побрела к двери.

— Подожди, — остановил он меня. — Маньяк Сабиров признался в содеянном. Тренер-пенсионер выбил у него нож, преступник убегал с пустыми руками. Проведена повторная экспертиза — по характеру ножевых ранений установлено, что резали людей именно этим пером: лезвие характерно скручено, настоящий кавказский «кынжал». Он привез его из Ингушетии в девяносто первом, где служил срочную. Подарок друга.

— Чудненько, — вздохнула я.

— Ублюдка возили по местам преступлений… Семь следственных экспериментов — умучил ребят. Но все совпало. Ты знаешь, он совершенно нормален, никаких безумных теорий о собственной исключительности или там о голосе свыше, требующем убивать. Просто скучно стало, говорит, жить. Остроты не хватает в быту.

Перчинки… А убивать — да, говорит, это плохо, но что поделаешь, душа требует…

— Пойду я, — сделала я еще одну попытку удалиться.