Вакханалия
Шрифт:
Я постучала. Через минуту постучала громче. В глубине дома уныло зашаркали…
— Кто? — спросил сонный голос.
— Соседка, — обреченно молвила я.
— О господи… Подождите минутку, Лидия Сергеевна, я свечку включу…
«Зажгу», — машинально поправила я.
Минуту ждать не пришлось. Дверь, заскрипев, явила заспанную физиономию соседа. В правой руке он сжимал толстую свечу, практически не «початую».
«Мать моя! — поразилась. — Да ведь он без дураков спал! Разве нарисуешь на лице такую помятость?»
— Разрешите?
— Милости
Показав из-за спины пистолет, я шагнула вперед. Постоялов отступил в глубину веранды — к массивному столу с остатками еды. Мой стальной «аргумент» он, похоже, не разглядел спросонок.
— Дверь закройте, — сказал он. — Холодит сильно.
— Ничего, — сказала я, — пусть проветрится.
Он не понял, отчего я не хочу закрывать дверь. Поднял свечу над головой и, прищурившись, стал меня рассматривать. Обнаружив нехарактерный предмет в моей руке (я держала его стволом в пол), прищурился еще сильнее:
— Что это значит, Лидия Сергеевна? Потрудитесь объяснить.
— Вы забыли, о чем шла речь у меня на даче? — холодно спросила я.
— Я помню.
— Вы ничего не хотите сообщить?.. Нет, не приближайтесь, пожалуйста.
— Да я и не думаю, — вспыхнул Постоялов. — Здесь половица вздутая, стоять неудобно… Лидия Сергеевна, вы в своем уме? Зачем вы здесь? Откуда у вас пистолет?
— Нашла. Почему вы остались ночевать, Борис Аркадьевич?
Постоялов всплеснул руками. Пламя качнулось и затряслось, угрожая погаснуть.
— Спать я хочу, Лидия Сергеевна. После вашего вчерашнего звонка проворочался до часу. Бог с вами, думаю, на даче отосплюсь… У меня жену завтра выписывают и уйма других дел, понимаете? Разрешите соснуть часиков до семи? А потом приставайте с вопросами, если не пройдет желание…
Я колебалась. Соблазн обвинить в убийствах этого подтянутого взрослого мужчину с нетипичным лицом, несколько ночей проводившего на даче в одиночестве, а потому имевшего прекрасную возможность творить мерзости, был велик. Но стоило ли зацикливаться на одном?
— Идите к другому дому, Лидия Сергеевна, — подтолкнул меня к бегству Постоялов. — Извините, но моя гора не желает идти к вашему Магомету. В последний раз я убивал лет тридцать назад. Это была лишаистая бродячая кошка, а мы с пацанами нашего двора мнили себя непревзойденными технарями. Тогда это было модно. Мы соорудили гильотину-ловушку, работающую по принципу мышеловки. Кошка сунула нос в стоящую посреди двора коробку. Любопытство ее и сгубило. Сработала гильотинка, и ее голова вылетела с обратной стороны… Я орал от радости вместе со всеми, а потом меня рвало и мутило. Эта кошачья голова преследовала меня многие месяцы. Доходило до абсурда — я на живых кошек не мог смотреть… С тех пор, извините, завязал я с этим делом. Не теряйте времени, Лидия Сергеевна, идите со своим пистолетом. И дверь закройте. Дует.
Я попятилась к двери, не зная, что и думать.
Холод пробирал до костей. Бедный Верест, как он там? С восьми вечера ребята на ногах, не евши, не гревшись…
Напряжение росло, как в перегруженной цепи. Безлунная ночь нещадно действовала на нервы. Я брела, увязая в грязи, не разбирая дороги, впервые в жизни изменив своему чистоплюйству. Несколько раз оглядывалась, упорно всматриваясь в темноту, но никого не видела. Даже очертания пресловутой «будки с электричеством» скрадывала темень. И все же у меня достало ума на подходе к дачам прижаться к забору — в противном случае извилистая рытвина с доской непременно стала бы моей купальней. Или даже одром…
Отчетливо сознавая, что и у Красноперова меня хлебом-водкой не встретят, я вошла во двор и долго стучалась в запертую дверь, то и дело оглядываясь. Ромка не открывал. Машины под навесом не было. Свечи не горели. Сложив эти три обстоятельства, я пришла к выводу, что Ромка от греха подальше свалил в город, бросив Риту в интересном положении, что с его стороны было крайне непорядочно. Фу.
Понимая, что запутываюсь в трех соснах, я перебежала переулок и вторглась на участок Риты Рябининой. На мой несмелый стук загавкала Танька. Вспыхнул фонарь на кухоньке, дрогнули занавески. Я опустила вальтер в карман. Но руку из кармана не вынула. Занавески раздвинулись, и показалась увенчанная электрическим нимбом голова. Видимо, фонарь остался на столе, за ее спиной.
— Рома, это ты?..
— Нет, это я, — сказала я. — Лидия. По-испански — «бой с быками». Пустишь погреться?
Нимб над головой Риты качнулся, снова замер. Видимо, она раздумывала, стоит ли сохранять святость.
— Открывай, открывай, — поторопила я, — не укушу.
Дверь слегка приоткрылась. Припудренный бледностью абрис издавал глубоко-дышащие звуки.
— Привет тебе, сестрица по маразму, — приветствовала я.
— Чего тебе? — прошептала Рита.
— Войти можно?
Она неохотно подвинулась. Я вошла на кухоньку, освещенную старым совковым фонарем со сменными фильтрами, и остановилась на соломенном коврике. Дальше проходить не стоило — по причинам вполне понятным. На кухне стойко пахло рассольником. Рита была одета — в брезентовые рыбачьи штаны и дырявую кофточку. Спать она не ложилась — это явно. До моего прихода находилась в темноте на веранде и чего-то высиживала (слишком быстро зажгла фонарь).
— Чего тебе? — повторила Рита.
«Не спится, голубка дряхлая?» — подумала я.
Под ногами уже вилась «парижанка» Танька. Я решительно отодвинула ее ногой и прикрыла дверь. Но запирать не стала — по тем же причинам.
— Где Красноперов?
Она помедлила. Потом неуверенно качнула головой:
— Я не знаю.
— А конкретнее?
Рита поломалась:
— Я… не знаю. Он уехал на машине, сказал, что скоро приедет… Но его нет уже три часа.
— А ты ничего не желаешь мне сообщить?