Вакханалия

Соколовская Юлия

Я взяла складной стаканчик, выпила мелкими глоточками. Что я делаю, господи?

— Добро на дерьмо переводить, — фыркнула Сургачева. — Такая большая бутылка.

Да мне и половины за глаза… Крепкое виски обожгло горло, во рту остался привкус овчарни. Они внимательно за мной наблюдали — два черных силуэта. Один впереди, неловко извернувшись, другая справа — готовая бить в зубы, если надо.

— Так как же насчет кошки, Борис Аркадьевич? — прохрипела я.

— Бредит, — посочувствовала Сургачева.

— Кошки? — переспросил Постоялов. — Ах кошки… — Он выдавил из себя несколько означающих веселье звуков. — Кошка и правда имела место и произвела на меня неизгладимое впечатление. Все мы с чего-то начинаем, верно?

— О чем это вы? — удивилась Сургачева.

— У нас свои секреты, любовь моя. О любопытных, которых убивают. Впрочем, это второстепенно. Выпейте, Лидия Сергеевна.

Я содрогнулась.

То ли зрение у меня от выпитого повело, то ли в районе кювета что-то и впрямь шевельнулось. Словно человек гусиным шажком

перебежал дорогу и замер в траве под откосом…

Постоялов наполнил третий стакан. Спешил, гад. Беспокоила я его.

Я могла контролировать ситуацию до четвертого… ну до пятого стакана. Дальше — тишина…

— Борис Аркадьевич, — пробормотала я, — я, конечно, понимаю, что вы скотина редкая, но не откажите даме — растолкуйте смысл этой вакханалии…

Постоялов рассмеялся:

— С удовольствием, время терпит. Выпейте, пожалуйста… Выпили? Славно, Лидия Сергеевна. Некто Байсахов — большой человек с Кавказа — выступил в роли покупателя банковского векселя номиналом в шестьдесят пять миллионов рублей. На финансовый рынок этот залоговый документ Дербентской ювелирной фабрики за семьдесят пять процентов от ее стоимости и по поручению ее руководства выставил вице-президент банка «Эллада» Грушников, институтский, кстати, приятель Тамбовцева, и за восемь процентов комиссионных заручился его же поддержкой. Байсахову эта разорившаяся фабрика нужна как воздух. Дербент его вотчина, он скупает тамошние предприятия, где бы они ни выставлялись; на этот счет у него своя контрразведка. А денег свободных нет. Он предложил Грушникову кафель, линию волоконной оптики, прочую дребедень, но тот, естественно, отказался, настаивая на получении наличных. Байсахов вроде бы согласился, получил от Грушникова реквизиты счета для перечисления суммы. Но в свою очередь выразил желание убедиться в подлинности векселя — и был приглашен в «Комприватбанк», где в депозитарной ячейке на имя Тамбовцева хранилось долговое обязательство. Там он и познакомился с Тамбовцевым… Но вдруг объявляется новый покупатель — директор фирмы «Гранит» (памятники лепит) некий Владимир Ревень. Фигура, безусловно, подставная — легальный представитель, назовем ее так, одной славянской группировки. Видимо, эта фигура больше внушала доверия Грушникову. Оба русские, оба сибиряки… Никуда не денутся друг от друга. И денежная состоятельность партнера не вызывает сомнений. Собственно, и правильно — чем собирался рассчитываться Байсахов с Грушниковым, я не совсем представляю… Короче, сделка рушится, заключается новая — с фирмой «Гранит», а точнее, с ее руководителем господином Ревенем. Байсахов в ярости, включает всех своих «экономических» шпионов и с напрягом узнает, что в субботу, шестого октября, в двадцать ноль-ноль, вексель должен быть передан в присутствии представителя «Эллады» в руки Ревеня. Произойдет сие знаменательное событие в офисе фирмы «Гранит» в Академгородке. Естественно, будет банковская охрана. А с понедельника вексель начнет движение на финансовом рынке. Там его не поймать. Тупик…

В водостоке над дорогой опять что-то шевельнулось. Вроде бы поднялась человеческая фигура, отошла под деревья. Пить надо меньше, Лидия Сергеевна. Или закусывать иногда.

— Мы с Байсаховым вместе в армии служили, — усмехнулся Постоялов. — Как уж он узнал мои координаты… В контору не зашел, конспиратор хренов, позвонил по мобиле, потащил в ресторан, напоил, накормил, поделился проблемой… «Ты мне брат, — говорит, — или сволочь страшная? Помоги». Мол, в нашей сибирской бизнес-специфике он не светоч. Я предложил ему задействовать человеческий фактор. А он в свою очередь предложил процент, потому как с человеческим фактором у него туго, а если в понедельник двадцать второго октября банковский документ не будет предъявлен руководству фабрики, правление банка аннулирует вексель. И что вы думаете, Лидия Сергеевна? В полный рост этот самый фактор! Не прошло и суток, как несчастный в браке Тамбовцев встречается в кафе с женщиной. Сидят, милуются. Я за ними уныло наблюдаю. Вдруг вижу — у женщины знакомое лицо. Вот это да, думаю. Соседка по даче! И видок — ну самый блеск. Лет на тридцать. Правильно, думаю, это вам, Зоя батьковна, не в фуфайке тяпкой махать. И как влюбленно она на него смотрит! Словом, сижу подсматриваю. Кавалер глядит на часы, вздыхает, уходит, дама остается. Грустная, глаза пустые — влюблена по уши. Я к ней — так и так, Зоя батьковна, здрасте — здрасте, а чего это вы с Генкой Тамбовцевым тут сидели? Мой дружбан это, говорю, лучший. Ему в жизни очень не повезло. Зойка сидит, глазами хлопает. И тут меня как бы просветляет: ба! — говорю, так вы и есть прекрасное создание, о котором он мне шепотом долдонит каждый вечер в телефон? Ее еще Зоей зовут… Ну конечно! Макарова — наивняк стопроцентный — взрывается от радости и все свои амурные дела на меня выплескивает. Мол, любовь у них до гроба, а встречаться негде. У нее — однокомнатная с собакой, у него — пятикомнатная с женой (тоже лает). На улице холодно, в гостиницу он не хочет — слишком мелькаема его физия в городе. Правильно, говорю, мне тоже Генку жаль. Не сложилось у человека. Видный мужик, солидными делами заворачивает, а в личном плане — полная непруха. Послушайте, Зоя, говорю, а что значит — встречаться негде? Пригласите его на дачу. Завтра суббота, часиков до семи он — вольный ветер, а вот в воскресенье никак, извините, будет в семье сидеть и жену орущую слушать… Но только ни в коем случае, Зоя, не упоминайте про меня. Гена

человек ранимый, устыдится, и вы его никогда больше не увидите. Вам это надо? У Зойки глазки блестят — хорошо, говорит, попробую, мы как раз сегодня вечерком в кафе встречаемся… Не было у меня надежды на эту авантюру. Абсолютно не было. Но ведь шанс из ста — тоже шанс. А как удобно — ехать в Академгородок, а Зойкина дача как раз по пути… Каково же было наше изумление, когда в субботу в четырнадцать тридцать Тамбовцев появляется в банке, убеждается в перечислении Ревенем денег, изымает вексель из депозитной ячейки и в сопровождении банковского «уазика» выезжает на Бердское шоссе. Но в Кирилловке внезапно отпускает конвой, сворачивает на дамбу и дует к Зойке! Без охраны!..

— Дальше можете не рассказывать, — пробормотала я. — Когда вы остановили его в половине восьмого, вытряхнув из машины, векселя при нем не оказалось. А технология пыток меня не интересует.

— Но это не все, Лидия Сергеевна! В тот же день в девятнадцать сорок пять господин Ревень скоропостижно отдает концы прямо на рабочем месте, где он поджидает Тамбовцева. Говорят, сердечный приступ. Клянусь, Лидия Сергеевна, это не я. Спросите Байсахова. Он очень хотел остаться один на один с векселем. А остался в итоге с его ошеломляющим отсутствием… Как и Ревень. А Ревень, мне думается, помер по… хм, естественным причинам — от горя. Да и ладно, забудем, для нас он персонаж второстепенный, проходной…

В десяти шагах от машины шевельнулись ветки. Еще раз шевельнулись…

— Куда вы смотрите? — спросил Постоялов.

— Думаю, — проворчала я.

— Лучше выпейте. — Он в четвертый раз наполнил стакан. Сургачева что-то притихла. А у меня в голове уже все ломалось и пучилось. Четвертый стакан я, положим, выдержу, но вот пятый…

— А что вам сказал Тамбовцев? — спросила я, чувствуя, как язык начинает деревенеть. — Почему вы как озверелые набросились на мой дом?

— Зубов перестарался… «Не бейте меня, положите в кровать, и я все расскажу…» — стонал Тамбовцев. Мы перетащили его из подвала Рихтера к Кире — Марышев все равно дрых беспробудно, — а он возьми да начни издыхать. Зачем тащили? Давай его трясти, а он уже в бреду, твердит: «Облепиховая, двадцать два, Облепиховая, двадцать два, наш человек, наш человек…» Не сообразил я, Лидия Сергеевна. Сам же эту книгу и выбросил. И мусорка в трех шагах от вашего номера на доме…

А сообразил лишь после того, как вы с милицией поехали допрашивать Розенфельд.

— Вы решили, что я его человек?

Постоялов смутился:

— Да нет, я понимаю, что это смешно… Но что нам оставалось думать?

Лапы за окном уже не шевелились, но я объективно чувствовала присутствие человека. Он стоял буквально в нескольких шагах и слушал разглагольствования Постоялова. Кто он? Верест не может — дай ему Бог до Риты доползти… Ночной дачник тоже не может. Это персонаж сказочный. Бомжи дальше дамбы не ходят. Милиция в одиночку не работает…

Я выпила. Куда деваться?

— А п-почему п-погибла Макарова? — На этом месте я, кажется, поплыла. Язык не слушался, в голове застучали бубны. Но надо поддерживать беседу, надо…

— Глупо, — признался Постоялов. — Она звонила Тамбовцеву домой, представилась секретаршей. Выяснила, что Тамбовцев не ночевал дома, и вспомнила о нашей беседе. Примчалась, мокрая, взъерошенная. А у меня Зубов — и обсуждаем мы ни много ни мало возможность обследования вашего дома и лично вас, Лидия Сергеевна. Я выдворил Зубова в соседнюю комнату, а ее попытался урезонить. Но Зойка слушать не хотела: орала, что с утра побежит в милицию, все им расскажет. Выскочила на улицу, я за ней. Опять стояли ругались. Потом все и произошло…

— Так это в-вы ее убили…

— А тут у трансформаторной будки вырастает мужичок с пистолетом! Руки, говорит, на забор и ноги врозь. Оказалось, менты следили за Красноперовым — но мыто не знали! Признаюсь, Лидия Сергеевна, обомлел. Благо Зубов спас положение — следил за нами из окна, приметил неладное и выбрался на Облепиховую через вашу калитку. Подкрался к менту сзади, всадил нож в спину… Глупо, Лидия Сергеевна. Стоим принимаем решение, и вдруг — бац! — вы… Все-то вам интересно. Ни минуты покоя. Рассыпаемся по кустам, а вы доходите до опера — и бегом на дачу. Я, право, растерялся. Пока дергался, время ушло. Пошел сдуру за вами, долбился в дверь, хотя ежу было понятно, что вы не откроете… Милиция, по нашим прикидкам, могла приехать не раньше чем через полчаса — они не гонщики. Опера мы оттащили в сад к Рябининой, частично замаскировали, а вот Зойку не успели: понаехали, законнички… На следующую ночь Зубов сделал попытку пробраться в ваш дом — надо было пользоваться случаем, пока менты разъехались, — но потерпел фиаско. Веселенькая была ночь, да? Разбросал вашу дачку, заявился ко мне с нелепыми претензиями, орал, что мы так не договаривались, требовал увеличения процента вдвое! Причем немедленно! Неслыханный наглец. Где я ему возьму? Словом, сам себе подписал. Наутро мы встретились с ним в Сосновом переулке… Жалко парня, он, если честно, Лидия Сергеевна, племянник моей первой жены; а милиция не вышла на нашу связь, поскольку так глубоко не копала. Да мы с ним на публике и не общались; он меня не помнил, я его не сразу признал. Выловил парня на остановке, поставил пиво, побухтел за жизнь: мол, так и так, Алеха, жизнь одна, а денег еще столько не заработано… Словом, поймал я его больную струнку, Лидия Сергеевна. Деньги. Ради денег этот казачок по трупам пойдет, для него убить что водки выпить, он в Чечне такую ораву людей жизни лишил, причем за бесплатно, что…