Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни

Гриффит Джордж

Глава 11. Клеопатра

— Клянусь девятью богами, он жив — или скоро будет жив! Воистину, госпожа, великий бог Амон-Ра сотворил чудо руками своего слуги для твоего удовольствия, а может быть, и для лучшего исполнения твоей судьбы, о, величайшая надежда Египта!

— Египта!.. Ах, если бы в стране Хем было хотя бы десять тысяч таких воинов, каким был этот! Тогда Египет не стал бы прятаться под темнеющей сенью крыла римского орла, ожидая, когда безжалостные когти вонзятся в его седую грудь, а ненасытный клюв, капая кровью народов, вырвет сердце, которое билось так сильно все эти бесчисленные

века.

Если бы Египет породил таких людей, как этот, мой отец Авлет, изгнанник и нищий, не пошел бы просить защиты у надменного сената и не отдал бы в залог свое царство, и я, Клеопатра, законная царица Египта и дочь царской линии великого Александра, носила бы Змеиную корону достойно и одна, а не была бы унижена настоящими хозяевами Египта до жалкого выбора делить вассальный трон с тщедушным братом, которого наши диктаторы хотят сделать моим мужем.

С десятью тысячами таких, как он, я бы выстроила стену вокруг Египта и моего трона, которую и фаланга римлян не смогла бы сломить, даже если бы сам великий Гай повел ее.

Клянусь Аписом, ах, что это за человек! Интересно, из какой расы великанов он происходит? Теперь в мире нет таких мужчин. Даже самый рослый нубиец в Александрии был бы на добрую половину головы ниже его. А посмотри, какие руки и ноги, какие прямые и сильные! Видел ли ты, Амемфис, когда-нибудь человека, хотя бы и в тройной медной кольчуге, который не пал бы под ударом его правой руки с тем ужасным мечом, привезенным из Аравии вместе с его мумией?

— Нет, госпожа, я не думаю, что такой человек есть. Боги не допустят, чтобы он ударил меня или кого-нибудь из моих близких, так как человек, которого он ударит, в следующее мгновение окажется в чертогах Осириса. Но, прошу прощения, госпожа, ты ошибаешься, называя его тело мумией. Он сохранился в гробнице, где мы его нашли, самым удивительным и чудесным образом, но это совершенное тело никогда не проходило через руки бальзамировщиков.

Посмотри еще раз, когда я натираю ее, гладкая светлая кожа согревается возвращающимся сиянием жизни. Эта ванна с теплым маслом и эссенциями творит чудеса, но об этом мы не осмелимся рассказывать, если боги увенчают работу этой ночи, а я верю, что так оно и будет. Теперь, госпожа, если твоему слуге позволено дать совет, не лучше ли тебе удалиться перед тем, как я совершу последнее действие? Твоя стойкость уже подверглась жестокому испытанию, и то, что должно произойти, может быть еще более ужасным.

Ты можешь застать борьбу души, возвращающейся в свое земное обиталище, возможно, только для того, чтобы разорвать его на части в какой-нибудь ужасной судороге, а затем снова уйти. Возможно, тебе придется взглянуть в лицо человека, пробудившегося от многолетнего смертного сна, и услышать из его испуганных уст намек на ту страшную тайну, которая принадлежит только тем, кто прошел сквозь тени. Может быть,…

— Нет, нет, добрый Амемфис, довольно, довольно! Я вижу, ты еще мало знаешь Клеопатру. Все, что я видела, только пробудило во мне желание увидеть больше. Ужасы, которые могут вынести твои глаза, могут вынести и мои, и я уже достаточно взрослая женщина, чтобы представить себе, что если его глаза снова откроются и тьма веков будет изгнана из них, то их первый взгляд упадет на мое лицо.

Продолжай свое дело, молю тебя, чтобы то, чего ты уже добился, не было потеряно, и пламя, которое ты раздуваешь в жизнь, не погасло снова

в смерти. Итак, теперь у него мягкая кожа и гибкие суставы. Ты будешь работать его руками, чтобы дыхание проникло в его грудь, я видела это на берегу Нила, так делают с теми, кто наполовину утонул. Хорошо! А теперь смотри, как я тебе помогу! Его губы мягки и становятся теплее. Я одолжу им тепло своих губ, и первый вдох, который он сделает, будет частью моего.

— Нет, госпожа, госпожа! Я умоляю тебя кротостью Исиды, не рискуй так! Подумай, он еще не жив, и прикосновение к нему осквернило бы тебя так же, как я, жрец, осквернил бы себя в глазах людей, узнай они об этих моих ужасных играх с жизнью и смертью, в которых я повинен из-за тебя.

— Нет, нет, Амемфис, это не труп, это живое тело самого славного человека, виденного мной, ожидающее лишь возвращения своей души из чертогов Осириса, чтобы пробудить и прославить его как совершенного мужа. Смотри, поцелуем я призову его душу!

— А-а-а! Бэл, где я? Балкис! Убийца, разве я еще не убил тебя? Где мой меч? Я, что, спал, что ты украла его, как украла нежную жизнь Циллы? Скорее отведи меня к ней и покажи, что она жива, или, клянусь глазами Иштар, я задушу тебя, даже будь твоя молочно-белая шея втрое прекраснее и мягче!

Ответом был хриплый крик ужаса, вырвавшийся из уст дрожащего старика, прижавшегося к стене маленькой каменной комнаты, и короткий визг женщины, которую я схватил за плечи и рывком поднял в воздух в тот самый миг, когда я вскочил, полный жизни и несравненной силы, с убогого ложа, на котором лежал.

Женщина или, правильнее сказать, девушка, потому что ее красота была скорее девичьей, чем женской, была Балкис… или Цилла, или Илма, или что за странную шутку снова сыграла со мной мстительная судьба? Нет! Прах Илмы все еще носится по пескам пустыни около Ниневии, а Цилла лежит мертвая во дворце Сабеи, ибо разве не сказали мне об этом минуту назад насмешливые уста Балкис?

Минуту? О, боги, где я? В каком новом веке или месте? Это была не моя свадебная комната в Сабее, это было больше похоже на гробницу. И все же, это совершенное лицо, эти глаза из живого сапфира, эти великолепные локоны длинных волнистых волос, мерцающие темным золотом в свете лампы — чьи они могли быть, как не ее? Неужели боги создали еще одну женщину по ее образу, чтобы заманить меня надеждой воображаемого счастья, а затем опрокинуть чашу с золотым вином блаженства, как только мои губы поцелуют ее? Она называла себя Клеопатрой — ибо то, что я здесь написал, я слышал словно во сне, прежде чем кровь зашевелилась в моих жилах и силы вернулись к моим конечностям.

— Кто такая Клеопатра?

Мысли одна за другой пронеслись в моем мозгу с быстротой ночной молнии, но эти последние слова я произнес вслух, и тогда ужас исчез из глаз девушки, которую я держал в руках, кровь прилила к ее лицу, она улыбнулась и сказала голосом, который я в последний раз слышал в то ужасное утро в Сабее:

— Опусти меня, друг, твоя хватка не женская, и у меня будут синяки. Отпусти меня, прошу тебя, и ты скоро узнаешь, кто такая Клеопатра. Подойди, Амемфис, и успокой этого свирепого великана, которого ты вызвал из чертогов Аменти. — Что? Ты боишься плода своих усилий? Нет, нет, здесь нечего бояться, кроме его ужасной силы, потому что он не призрак, а настоящая плоть, кровь и мускулы, что видно по моим бедным измученным рукам.