Ванечка и цветы чертополоха

Лазарева Наталия

— Шерше ля фам⁵⁵, — догадался Комиссаров. — Вероятно, я должен эту барышню поблагодарить. Иначе я мог тебя никогда больше не увидеть.

— А вы поддерживали отношения между собой — ты, Сашка Григорьев и Митька Чернышёв?

Володя не успел ответить, потому что в это время в ресторан ворвалась молодая женщина и отвлекла их. Это пышущее энергией создание было одето в болотный пуховик и громоздкую крупной вязки терракотовую шапку. Ноги обтягивали кожаные штаны, а завершали образ массивные гриндерсы⁵⁶.

Она замерла

на несколько секунд и обвела внимательным взглядом зал. Отбросив намёк на нерешительность, девушка двинулась в их сторону.

— Владимир Комиссаров? — уточнила она, подойдя к столику и глядя на Володьку.

— Он самый, — улыбнулся мужчина. — Если вам надоест в вашем кинематографе, переходите к нам в органы. У вас получится.

— Польщена! — воскликнула она и стянула тут же шапку, освобождая неестественно рыжую копну волос. — Но я слишком приметная, не находите?

— Да мы все тут запоминающиеся. Это, кстати, мой товарищ Евгений.

Палашов встал и принял у неё куртку, под которой оказался длинный, как короткое платье, красный свитер.

— Здравствуйте, …

— Елена, ассистент режиссёра. Сам сейчас занят на других переговорах.

— Садитесь на моё место.

Палашов подставил под неё стул, огляделся в поисках замены и отправился к свободному столику.

— Что желаете? — спросил Комиссаров.

— Какой-нибудь лёгонький салатик и мороженое, — не задумываясь ответила Елена.

— Люблю, когда женщина знает, что хочет.

Девушка на мгновение натянула искусственную улыбку. И как раз Палашов вернулся и приставил ещё один стул спинкой к залу. Володя махнул рукой официанту и тот, как только отнёс поднос с грязной посудой на кухню, подошёл к ним с дымящимся кофе и составил чашки на стол.

— Антон, принеси даме греческий салат и мороженое…

— Есть ванильное, шоколадное и фисташковое, — подсказал Антон Елене.

— Фисташковое, — мгновенно ответила Елена, вынудив мужчин переглянуться с улыбкой. — Ну что ж, здравствуйте, молодые люди, — сосредоточилась на них девушка, отбрасывая прочую суету.

Она явно не привыкла терять время зря.

— Привет! — Владимир улыбнулся Елене и переставил Палашову его чашку кофе. — Мне, конечно, очень жаль, но работать с вами я не смогу. Меня заменит вот этот товарищ по фамилии Палашов.

Елена стремительно ощупала Палашова взглядом и осталась вполне довольна.

— Дело в том, что я страшно занят. А вот Евгений сейчас у нас на жизненном распутье. И пока он будет улаживать дела, а, возможно, и в дальнейшей перспективе, он в вашем распоряжении. Женя как раз искал, чем бы себя занять. Так что используйте его по своему усмотрению на полную катушку.

— У вас мобильник есть? — уточнила ассистент режиссёра у Палашова.

— Нет, Елена, мобильника у меня нет.

Она ещё раз осмотрела его внимательно.

— Ладно. Сделаем. У нас ненормированный рабочий день: дневные съёмки, ночные съёмки. Можете понадобиться в любой момент. Когда на Мосфильм поедете знакомиться с режиссёром, тогда выдадим вам мобильный телефон. Будете носить его с собой.

Пока девушка ела салат, Палашов рассказывал ей, чем промышлял эти годы, а

Володька некстати вспомнил, что товарищ в молодости отлично играл на гитаре. Пришлось врать, что теперь он и не помнит, как это делается, но Елена была девушка не из простых и только сделала вид, будто поверила. Смотреть, как она ест мороженое, было совершенно невозможно, так сладострастно это выглядело, и Палашов в отличие от Комиссарова изучал в это время зал и пил кофе. Покончив с угощением, Елена обменялась контактами с Палашовым, пообещала скоро позвонить и также стремительно исчезла, как появилась.

— Мне показалось, что я ей больше понравился? — спросил Володька и вздохнул, жалея, что она так быстро съела мороженое и умчалась.

— Вполне возможно. Похоже, у этой девушки выработался иммунитет к смазливым лицам и внешностью её не удивишь. Попробуй позвонить ей через пару недель, когда выкроишь время. Если она вспомнит твоё имя, значит, всё небезнадёжно.

VI

Москва. Июль 2002 года.

Когда ехали на «девятке» домой, пусть в дом временный, в обычную двухкомнатную квартиру, но исключительно свою, Евгений сказал Миле:

— Я смотрю, ты продолжаешь работать?

— Да, в основном рисую пока, карандашами, пастелью. Не могу остановиться. Как маньяк какой-нибудь. — Мила говорила вполголоса, она сидела на заднем сиденье и держала Ванечку на руках. — А ты теперь не обвиняешь, а защищаешь?

— Это без разницы. Я же защищаю закон в любом случае. Людей я и раньше защищал. И теперь обвинить могу.

— Я виновница этих перемен, да?

— Да, графинечка… Ради тебя… — Палашов смотрел на дорогу, но Мила видела в зеркало заднего вида, как лицо его смягчается. — Прости меня. Я боялся к тебе приближаться. Я стал таким несдержанным с тех пор, как мы познакомились. Выше моих сил отказываться от тебя, понимаешь? Особенно, когда ты так близко… — Он нахмурился. — Душа наизнанку, тело накалено до предела, а тебе в ответ: «Нет! Стой! Возьми себя в ежовые рукавицы и держи в них». Только не с тобой! Я тебя даже в щёчку чмокнуть не могу — боюсь не сдержаться. Очень трудно выбирать между безумием и ещё большим безумием. Тоска чуть не сожрала меня. Теперь, кажется, ты можешь снять запрет? Поэтому я пришёл.

— Если бы ты только пришёл ко мне раньше, я порвала бы и выбросила все твои рукавицы. — Голос девушки дрожал, она старалась не разреветься. — Я теперь хорошо знаю, что такое тоска и безумие. Урок получен сполна.

— Прости… Слава Богу — всё! Этому конец! Завтра — в загс, и тебе больше не избавиться от меня. Будем любить друг друга, когда нам Ванька разрешит. Ванька, ты нам разрешаешь?

— Тише. Пока разрешает. Он спит.

— Ха! Уснул? Опять? Сколько он проспит?

— Часа два. Потом — сиська, общение с мамкой и… папкой. Зарядка с массажем и снова баиньки. Он пока очень много спит. А вот ночью… когда у нас, у взрослых, самый сон… тогда-то и начнётся представление. У него всё больше по ночам животик болит.