Ванечка и цветы чертополоха
Шрифт:
А когда он добрался до места, где сходятся ноги, Мила вскрикнула и начала снова метаться по подушке. «Вот это да!» — удивлялся достаточно опытный мужчина. Про себя он понимал, что занимается с ней любовью не для того, чтобы получить удовольствие или хотя бы облегчение, и даже не для того, чтобы доставить наслаждение ей или побороть её страхи. Его толкал могучий звериный инстинкт, сидевший почти целый год в клетке благопристойности и вырвавшийся, наконец, на свободу, почуяв нужную самку. Задача мужчины была сейчас укротить этот инстинкт, влекущий его именно к Миле, очеловечить его, заставить служить ей. Никакая другая женщина не смогла бы заменить Милу. Ни одна прежде не вызывала таких глубоких ярких
— А-а!.. А-а!.. — вскрикивала она, стараясь как можно тише, но тихо не выходило. — Женя, я сейчас умру!.. А-а!..
Она полностью потеряла контроль над собой и сначала чуть не задушила его, прижимая всё сильнее, а потом отдёрнула его за волосы изо всех сил, на какие была способна. Он перенёс покрасневшее на скулах лицо с пьяными глазами к её губам и тихо с трудом произнёс:
— Я тебе этого не позволю.
С этими словами он легко скользнул в неё, покрывая телом и поцелуем. В этот миг она больно укусила его за нижнюю губу и напряжённо замерла. Он тоже замер, подняв голову и глядя ей в лицо. Внутри неё было как-то необычно. Она молчала, но в глазах засела тревога. Он потёрся щекой о её щёку и шевельнулся внутри неё назад и вперёд, пристально наблюдая за реакцией. Гримаса боли исказила ей лицо. Он замер.
— Говори! Или кричи! — приказал он ей и пошевелился ещё раз.
Она застонала, закрыла глаза и быстро залепетала:
— Твой член меня распирает. И этот шрам… Он очень чувствительный.
Она говорила о шраме внутри неё. Тот образовался на месте разрыва, который произошёл во время родов и который тогда же зашил врач. Если следовать логике Палашова, то это был Ванечкин шрам. Он был призван напоминать до поры ему и его невесте обоих Ванечек. И вот тут главное не сбиться на губительные мысли. Он лизнул её губы и освободил её. Она выдохнула, но почему-то не с облегчением, а с разочарованием. Но разочаровываться было не в чем, потому что он и не думал отступать. Он просто начал все ласки сначала, а когда подобрался к заветному месту, Мила не стонала больше, а почему-то всхлипывала.
— Тебе больно? — огорчённо спросил он, прервавшись.
— Нет… — ответила она, обливаясь слезами.
— А в чём же дело?
— Не знаю… Это так на меня действует.
— Можно продолжать?
— Да…
Она плакала и плакала. Он вернулся к её лицу, слизнул слёзы и, на секунду прикрыв глаза, наполнил её собой. Движения были медленные и осторожные, но Мила продолжала плакать.
— Графинечка, ты совершенно удивительная, — зашептал Евгений, — ты необыкновенная, ты моё чудо. Таких девочек больше нет на свете.
Он хотел было отделиться от неё, но она сомкнула ноги на его ягодицах и не выпустила.
— Останься! Мне хорошо. Правда.
— Мне придётся… Я обязан предохраняться. Ванечка ещё совсем крошечный. Да и ты сама совсем ещё малютка.
Он нежно чмокнул её в нос.
— Но вряд ли я сейчас забеременею.
— А если забеременеешь, что тогда?
Она растерянно молчала.
— Вот видишь? Я обязан.
Когда Женя вернулся к ней, обжигая поцелуем, всё навсегда изменилось. Они стали родными друг другу. Больше она ни за что его не отпустила бы. Слёзы высохли. Тела стали сближаться теснее. В движениях появилась алчность. Так бьётся о стекло, трепеща крыльями, птица в поисках освобождения. Ритм любовного танца ускорялся. Песня любви походила на странную колыбельную для спящего за стеной младенца, где мужчина исполнял низкую партию, почти без голоса, а женщина — высокую, но прерывистую, то громкую, то тихую. Мила отпустила себя, окончательно забыла про боль и страх. Были только он и она, и вот это упоительное безумное чудо, которое способны сотворить только двое,
Он вдруг замер. Глаза её открылись и окунулись в стальную синеву его глаз. Последовало несколько его медленных глубоких движений, и её накрыла волна блаженства, которое разорвало её грудь низким стоном и заставило содрогаться всё существо. Ощутимый укус в мышцу над ключицей — благодарность ему. Но он неумолимо продолжал двигаться. Совершенно не владея собой, она хохотала как безумная от охвативших её чувств. И хотя смех был очень заразительным, он не мог разделить сейчас её веселья, потому что на этот раз он приближался к своему пику, к своему Эльбрусу, к своему Эвересту. Глаза, устремлённые прямо ей в душу, так почернели, что смех застрял где-то в ней и рассыпался на осколки. Он ударил её так глубоко, застревая и увязая в этой глубине на несколько секунд, что наслаждение накатило на неё вторично. Двое прозвучали финальным аккордом и слились в тупом блаженном небытии. Она только почувствовала его конвульсии в своём чреве. Чтобы не раздавить и не задушить обессиленной массой, он перекатился на спину, перенеся любимую на себя и прижав её голову к груди. Они лежали так несколько минут, собираясь с силами и мыслями. Он теребил её спутавшиеся волосы, она закрыла глаза и блаженствовала. Наконец, он посмел заговорить. Голос его показался ей очень спокойным, нежным и красивым:
— Мила… Мила, как ты?
Она резко подняла голову. В глазах её снова заискрился смех.
— Женька, — весело сказала она, — это так… так… так… Господи, какое же слово подойдёт? — Её словно осенило, и она назвала: — Изумительно! Да, изумительно! Я и не догадывалась, что это может быть так!
— Я тоже не испытывал никогда ничего подобного. Ты просто восхитительна! Твоя любовь — это чудо!
— Моё счастье — полностью твоя заслуга.
— К сожалению, и несчастье тоже.
— Нет худа без добра.
— Философ ты мой! Признаюсь, я много раз хотел причинить тебе боль. Мне хотелось поработить тебя, унизить. Видимо, потому что я сам твой раб. И моя гордыня бунтовала против этого.
— Но ты ведь не знал, как я страдаю вдали от тебя.
— Я знал, всё чувствовал. Я звонил твой маме и узнавал у неё про тебя.
— Так ты всё знал… — Мила укусила его за левое плечо, очень больно. Он закрыл глаза, словно отдаваясь боли, а потом открыл их. — Ты всё знал и спокойно наблюдал со стороны!
— Нет, не спокойно. Знаешь, в день, когда у тебя начались роды, я почувствовал что-то и позвонил Галине Ивановне. Она заверила меня, что всё хорошо, ты не рожаешь и тревога моя напрасна. Но беспокойство меня не отпускало. А потом, ближе к ночи, она сама позвонила мне и сказала, что ты родила здорового мальчика. Я в это время думал о тебе, перед её звонком. Я постоянно думал о тебе. Мне приходилось делать неимоверные усилия, чтобы сосредоточиться на чём-то другом. Эта любовь к тебе… она такая плотская и порабощающая. Она вызывает во мне самые противоречивые чувства. Каждый день мне приходится бороться с ней и собой. Она меня измучила. Ты меня измучила.
— И меня измучила. Ты меня измучил, — повторила, как эхо, Мила.
Он перекатился наверх, опираясь на локти.
— Я тебя покину на пару минут. — С этими словами Евгений поцеловал её в шею и закутал в одеяло.
Подобрав разодранную упаковку от презерватива, он пошлёпал прочь из комнаты. Мила блаженно растянулась в постели, прикрыла глаза и прислушалась к его шагам. Долго шумела вода в ванной. За пару минут он не управился. Вода продолжала бежать, когда шлёпанье ног возобновилось. Мужчина появился на пороге в трусах с влажными приглаженными назад волосами. С руки свисали блузка и рубашка, почти лишённые пуговиц. Он протянул их Миле: