Ванечка и цветы чертополоха

Лазарева Наталия

— Так это ещё не всё про ту историю. Я тогда был в рубашке, и этот Кабан, вроде так они его называли, мне её распахал вместе с рукой. В общем, она драная была и кровавая малость. Мила у меня её выхватила, когда я в помойку собирался выбросить. Она мне купила новую рубашку, а испорченную забрала и спрятала. Так вот недавно я её нашёл. Она у неё так и хранится, представляешь? Со следами моей крови и моим запахом.

— У-у-у. Хочу тебя обрадовать, Жека, и поздравить. Вы тоже два сапога — пара. Она такая же чокнутая, как и ты.

— Спасибо, братишка! Ну кто ещё бы мне сказал всю правду, кроме тебя?!

— Ну-у,

зато вы удивительно подходите друг другу. И смотритесь вместе классно. Она маленькая и хрупкая, а ты крепкий. Она светлая, а ты тёмный. Но самое главное — целый год продержались в разлуке, а теперь всё равно вместе. Это дорогого стоит.

— Да. Начали с того, что преодолели кучу сомнений и трудностей.

— Всё-таки были сомнения?

— Не забывай, что любовь свалилась на меня, как снег на голову. Я искренне считал, что люблю Любу. Да и Мила вроде как любила Ваню.

— Да и Люба вроде как любила тебя, а я вроде как любил Любу, — продолжил Бургасов. — Лучше уже не думать об этом. Даже мозги следователя перегреваются от всех этих сложных взаимоотношений.

— Вот и не думай. Ложись отдыхать. — Палашов поднялся с дивана. — Пойду приберусь и спать. Спокойной ночи! — И уже выходя из комнаты вдруг обернулся и добавил: — А Сашура вроде как любит тебя. — Усмехнулся. — Мне нравится, что вы больны не мной…⁶⁵

XVIII

Москва. 7 сентября 2002 года.

И вот этот день настал. За ночь облака заволокли небо, скрыв солнце, отняв у дня радостные краски. Но отсутствие солнца на картине дня не имело никакого значения, потому что уже давным-давно Палашов был ослеплён маленьким, личным, но Солнцем с самой что ни на есть большой буквы. Он пережил столько безрадостных дней, что никакое временное отсутствие небесного светила на небосклоне не могло повлиять на расположение его духа в столь знаменательный день.

Ещё летняя по сути погода диктовала условия к форме одежды. Он надел брюки от чёрного костюма и белоснежную рубашку с длинным рукавом, но оставил в шкафу пиджак. Выбритый, надушенный, причёсанный, при серебристом галстуке он предстал перед Кириллом. Тот поднял большой палец вверх и изобразил второй рукой присыпочку. Сам он оделся похоже, только брюки серые, а рубашка голубая, расстёгнутая на верхнюю пуговицу.

Они поехали на двух машинах с заездом в цветочный магазин, где забрали букет невесты — цветочный шарик из белых астр и чуть румяных роз с обёрнутыми розовой лентой ровно обрезанными стеблями, один хвостик ленты кокетливо свисал спиралью. Евгений положил букет на сиденье рядом с собой и почувствовал щекотное волнение.

В десять часов утра он вышел из машины напротив дома Графинечки. Кирилл устроил этому выходу бурное сопровождение автомобильным сигналом. А пусть невеста заранее услышит, что жених уже приехал!

Евгений неосознанно делал всё, что должен: обходил намытую «девятку», открывал дверь, подхватывал с сиденья букет, захлопывал дверь, шёл к подъезду плечом к плечу с Бургасовым, на рожу которого приклеилась озорная улыбка. А думал он всё время о том, что вот сейчас он увидит ЕЁ и что ЭТОТ ДЕНЬ, наконец, НАСТАЛ.

В лифте Бургасов спросил,

глядя в его что-то уж больно серьёзные глаза:

— Готов?

Жених кивнул.

— Расслабься, Жека. Она же уже твоя.

Он снова кивнул. Бесспорно — его уже целый год. Если быть до конца честным, на лестничном пролёте этого самого дома он тогда почувствовал — она ему всецело доверяет, она ему отдаётся. И она ни разу не сказала ему, что любит. НИ РАЗУ. Но столько раз ему сказали «люблю» её глаза, кулачки, летящие в его грудь, прижатая к сердцу головушка, и смех, и слёзы, и стоны…

Мужчины вышли из лифта и прошли зелёным коридором. Бургасов сам немедленно нажал на кнопку звонка, сам распахнул дверь, когда она чуть приоткрылась, и сам отвесил нижнюю челюсть.

Через несколько секунд замешательства Палашов тихо произнёс, делая вывод из увиденного:

— Сашура…

Девочка стояла в нарядном кремовом платье без рукавов, с широкой пышной юбкой, расходящейся в стороны и вниз от подпоясанной салатовым ремешком талии. Лицо и волосы прикрывала фата — на самом деле полупрозрачный кремовый шарфик.

— Что, Палашов, испугался? — вкрадчивым голосом спросила она, а через секунду сдёрнула шарфик и залилась звонким смехом.

— Ну Сашка! — Жених покачал головой из стороны в сторону и погрозил пальцем, но тут же не удержался от смеха.

Из комнаты высыпали хохочущие Галина Ивановна, её племянница Алла и племянник Михаил, восемнадцатилетняя медноволосая девушка, усыпанная веснушками, и шестнадцатилетний румяный юноша, Олег Андреевич с Ванечкой на руках. Они заполонили весь коридор, дружно и заразительно смеялись. Даже Ванечка в нарядном костюмчике морячка с короткими штанинами и рукавчиками, заметно прибавивший за последний месяц в деревне, повизгивал, улавливая общее настроение. Не смеялся только Кирилл, который всё ещё пребывал в шоке от увиденной «невесты». Тогда Сашура толкнула его в плечо, и он сначала криво улыбнулся, а потом тоже начал посмеиваться.

Галина Ивановна, которой очень шло и стройнило её тёмно-синее атласное платье c вышитыми по горловине лодочкой фиалками, протиснулась к жениху, поцеловала его в щёку и забрала у него букет, а потом пробралась мимо всех обратно в комнату. Её не было меньше минуты, а когда снова появилась, сказала:

— Расступитесь. Иди, Женя.

И он несмело шагнул и шёл, пока не застыл на пороге комнаты, той самой, где он делал своей невесте предложение. Как недавно это было и как давно.

Посередине комнаты стояла Графинечка с букетом в обеих руках перед собой. Глаза, капельку оттенённые розовыми тенями и коричневой тушью, сияя смотрели на него. Грудь взволнованно вздымалась. Коралловые губы нежно блестели. Волосы подобраны в низкий рыхлый пучок, подколоты эмалевым гребнем. Лицо обрамляют мягкие светлые пряди. Плечи укрыло розовое кружевное болеро, которого касалась короткая, приколотая к пучку фата из того же кружева. От широкого пояса, скреплённого эмалевой пряжкой-бабочкой, струился волнами многослойный кружевной розовый шлейф, плавно расходящийся в стороны от живота и спадающий постепенно назад почти до оливковых, искусно оплетающих ступни босоножек на устойчивом каблучке. А под всем этим розовым воздушным великолепием пряталось, загадочно проступая в некоторых местах, то самое хулиганское оливковое платье в мелкий розовый цветочек.