Ванечка и цветы чертополоха
Шрифт:
— И ещё одно. Не говори пока, пожалуйста, никому, что я — следователь. Скажи… Ну… дядя, что ли… или кузен. Как тебе больше нравится.
— Вы думаете, я много общаюсь с людьми?
Она пожала плечами.
— Ладно, дядя Женя, — усмехнулась она, отдавая ему удостоверение. — Заезжай.
Палашов сел в машину и резво въехал в сад, пока антоновская яблоня не остановила его ветвями, немного сдал назад. Не спеша переложил сигареты с сиденья в карман, достал под наблюдением Милы из багажника кожаный чемоданчик, джемпер и закрыл машину. Повернулся к ней.
— Ну, здравствуй,
Брусчатый дом был просторен и покрыт светло-коричневой краской. На первом этаже он делился на две части: террасу и две небольшие спальные комнаты. В центре дома стояла квадратная по периметру печь, выходившая углами в комнаты, а ненасытным зевом — в террасу. Терраса отличалась большим, в полстены, решётчатым окном. Крылечко из неё вело в сад, лестница — во второй этаж, где расположились ещё две комнаты под самой железной крышей. В доме со вкусом сочетались деревянные стены, обработанные морилкой, крашеные светло-коричневые полы, простые однотонные шторы на тоненьких деревянных карнизах и незамысловатая мебель. Все это успел заметить Палашов, пока Мила знакомила его с домом. Правда, второго этажа он не видел. Она поселила его в одной из нижних комнат, где он оставил чемоданчик.
Затем они вернулись на террасу. Мила посадила его на диван возле боковой стены и предложила чаю. Он внимательно рассмотрел обстановку. Девушка суетилась возле стола у стены прямо напротив дивана, где он сидел. Рядом с этим столом стоял оцинкованный умывальник с раковиной, почти в самом углу, у выхода. Сбоку, через дырочки тюля, можно было наблюдать сад.
Палашов поднялся и подошёл к рукомойнику. Возле рукомойника над столом висело зеркало такого размера, что в нём можно было увидеть голову и плечи. Под зеркалом находилась полка со всякими расчёсками и резинками для волос. Из одной щётки торчали светлые Милины волосы, из другой — тёмно-русые. Взял кусочек душистого мыла и начал намыливать руки, оглядывая предметы, стоящие на раковине. В стаканчике были две зубные щетки: одна новенькая, а другая какая-то замызганная. Рядом — мыльница, губка и средство для мытья посуды, чистящий порошок. Раковина была вычищена.
— А ведь твоей мамы нет дома, — сказал Евгений Фёдорович Миле, мешающей ложечкой чай.
Звон в чашке на секунду прервался. Она заговорила, не глядя на стоящего рядом мужчину:
— Это правда. Она сейчас в Москве. Нас соседи затопили. Обнаружилось, когда мы приезжали на пару дней. Там теперь так противно, в нашей квартире, сыро. И я там не могу находиться. А ремонт-то надо делать. Вот мама и пытается получить страховку и сделать ремонт. Ну, вы знаете, как у нас в стране. Хорошо ещё, у неё сейчас отпуск. Ещё не кончился. Хотя, наверно, отдохнуть больше не придётся. Этот потоп… Да вы садитесь за стол.
Мила указала в середину террасы, где стоял круглый стол под бежевой скатертью, а вокруг — светлые деревянные стулья. Палашов покорно уселся за стол и принял зелёную чашку горячего крепкого чая. Девушка села напротив, спиною к окну.
— Нет, но ты можешь объяснить мне одну вещь? Если ты одна, зачем ты пустила в дом незнакомого взрослого мужика? М?
— Но
— Хм! Интересное утверждение… Ну, что ж. А разве мама не учила тебя не разговаривать с незнакомцами? Ты ведь не знала, что я следователь, когда заговорила со мной.
— Вы мне будете нотации читать? Не забывайте, что здесь деревня!
— Деревня, где убивают пацанов и куда запросто могут попасть любые проходимцы, да ещё и прямо к одинокой девчонке в дом.
Глаза её заблестели слезами, и она еле выдавила:
— А если одна я всё время думаю о нём, и плачу… плачу? Господи, я не понимаю, как можно убить человека? Зачем измываться над ним?
Она вскочила из-за стола и отошла к окну. Теперь он видел только её спину. Сзади фигура в чёрном сарафане в ореоле уличного света казалась особенно изящной. Через минуту она заговорила, сдерживая рыдания:
— Разве вы… хпл… вы… никого не теряли… кого вы любите? Хм…
Ему стало жаль её и жаль, что вообще затеял этот нравоучительный разговор. Он встал, подошёл к ней, положил руки на подрагивающие плечи, показавшиеся ему маленькими и слабыми.
— Ну, тише… тише… Мои мама и папа разбились в автокатастрофе, а я был таким же юным, как Ваня Себров. Мама была чудесной женщиной… Грудь болела, горела так, словно сердце разодрали на куски. И невозможно к этому привыкнуть.
Она освободилась и повернула к нему мокрое опухшее лицо, какое-то по-детски наивное.
— Простите меня, — прошептала она.
— Обещай мне, милое дитя, больше никогда не пускать в дом незнакомца!
— Ничего я вам не обещаю. Да и кто вы такой, чтобы обещать вам? Мужик, неуверенный в своей честности? — Она, вытирая слёзы, поглядела на него с любопытством. — Вы ведь не уверены в своей честности?
— Милое дитя оказалось очень упрямым! Вообще-то, я — следователь, находящийся при исполнении служебных обязанностей. И у меня совершенно нет времени пререкаться. Расскажи, пожалуйста, что ты знаешь об убийстве Вани.
Из груди девушки вырвался вопль рыдания. Она снова отвернулась и стояла спиной, изо всех сил пытаясь успокоиться, чтобы произнести что-нибудь членораздельное. Он терпеливо ждал, на этот раз не вмешиваясь. Наконец, она повернулась к Палашову лицом. Две блестящие дорожки пробороздили бледные щёки. Но она словно забыла о слезах и, не вытирая их, заговорила напряжённым звенящим голосом:
— Я была там. Я всё видела и всё знаю. Просто находка для вас.
Следователь внимательно смотрел на неё, пытаясь понять, как она в таком положении умудряется издеваться над ним. Пришло время нарушить молчание, так как девушка тоже притихла.
— Понятно, — сказал он словно самому себе, — находка, значит.
И отправился в комнату, отведённую ему для ночлега, чтобы взять блокнот и ручку. Вернувшись, он встал напротив Милы и приготовился записывать.
— Твоё полное имя, — сказал он строго.
— Как, дядя Жень, ты забыл? Кирюшина Мила Олеговна.
Он продолжал, не обращая внимания на насмешку.
— Что, не Людмила?
— Нет. Просто Милой родители придумали назвать.
— Сколько полных лет?
— Восемнадцать.