Ванька 10
Шрифт:
Сейчас де, сейчас, поперевязываю я тебя, доктор.
Я к разряду лежачих раненых не относился, поэтому местные эскулапы, что прибыли в Уржум с войсками, припахивали меня для консультаций. Правильно, имеющиеся ресурсы надо на все двести процентов использовать.
В ходе посещения отделений госпиталя оказалось, что подавляющее число его пациентов… — белоармейцы! Между ранеными и больными красными и белыми никто в госпитале различия не делал, они находились в одних и тех же палатах, питались из одного котла, сидели в общей очереди на перевязку. Белоармейцы
Мне, если честно, такое было удивительно. Прочий же медперсонал сия ситуация совершенно не напрягала.
Интересно, после выписки, те, что белые, снова в ряды своей армии вольются?
Меня в госпитале, и наши раненые, и бывшие противники, замучили расспросами. Про Сормаха им расскажи. Про его волшебную сабельку. Ну, или шашку. Кто как свой запрос формулировали.
Про сабельку… Так, а что в ней волшебного?
— Что ты, Нинель, разве не разу не видел?
Что я должен был такого видеть? Какие чудеса?
Тут сами те, что вопросы мне задавали, и начинали рассказывать.
— Едет однажды Сормах, едет лесом на своем боевом коне. А шашка его сверкает золотом и алмазами так, что свет кругом от этого аж даже ночью. И вся сила-то у Сормаха от этой шашки была. Только далеко не все об этом знали. И вдруг на него со всех сторон набросилась бандитская нечисть. А он как выхватит из ножен эту шашку, от которой искры сыплются во все стороны, да как размахнется! А она, эта шашка-то, как молния сверкает. И все белые со страху повалились, а многие из них порубленными оказались…
— Да, ну… Есть у Сормаха наградная золотая шашка, но искр я никаких не видел… Может, смотрел плохо, — отшучивался я.
— Таишься, не рассказываешь… — не верили мне.
Надо сказать, за боевые отличия в дружине мне тоже кое-что перепало — кожаная тужурка и кавказский кинжал. У молодой советской власти своих орденов и медалей пока нет, вот и награждают всяким-разным. Кстати, тужурки мы получали одновременно с молодым командиром Василием Чуйковым. Даже поменялись ими. Мне наградная тужурка маловата была, а Василию его — великовата. Вот мы и устроили обмен для взаимной выгоды. Так что я сейчас в чуйковской щеголяю.
— Товарищ Красный, раненых привезли!
Не удалось мне спокойно перекурить, опять постоянно улыбающаяся медсестричка по мою душу прибежала. Сейчас что-то я на её лице улыбки не вижу.
— Товарищ Красный, пойдёмте скорее! Много раненых!
Откуда их много-то взялось? Вроде, на нашем участке фронта всё спокойно в последние дни было, ни о каких битвах вестей не поступало?
Я поспешил за медсестрой.
— Пойдёмте, пойдёмте скорее! — на ходу та то и дело оборачивалась, рукой мне махала.
Стоп. Куда-то не туда она меня ведёт! Раненых обычно к главному входу на телегах подвозят.
Я стоял на заднем крыльце больничного здания.
Ну, и где тут какие раненые? Никого не видно…
— Глафира, что за дела? — только и успел спросить я.
В
Глава 36
Глава 36 На телеге
Мля…
Колеса-то у телеги лучше смазывать надо…
Крайне неприятный звук проникал под мою черепную коробку где-то в области затылочной кости и доставлял… Хрен знает, что доставлял, сразу и не опишешь, но голова от этого просто разрывалась на части.
Пора бы мне на затылке ещё один глаз отрастить, а то года не проходит, как меня сзади по голове бьют со всеми вытекающими последствиями. Так когда-нибудь и ухайдакают…
Сходил, называется, осмотрел поступающих раненых…
Кто меня на этот раз приголубил?
Пересиливая приступы подступающей тошноты я начал прикидывать, кто это мог быть. Список получался большой — от бьярмов, лишившихся золотых зверьков, до казанского комиссара. Более чем за десять лет нахождения в этом мире успел я накопить недоброжелателей.
— Ну, Глафира, скоро заживём…
Глафира? Не сестричка ли из Уржумского госпиталя? Всё поулыбывалась мне, а тут, сука, под молотки подвела!
Что я ей такого сделал? С непристойными предложениями не приставал, не ругал, хотя и было за что. Перевязки она делала больновато, как кукле, а не живому человеку…
— Ещё одну лошадку купим, корову…
Тут началось перечисление будущих покупок. Причем, говорил невидимый мне мужик, а не Глафира.
Кроме лошадки и коровы предполагалось ещё приобрести новые сапоги, дрова и картофель.
Ну, дрова покупать… Совсем ленив мужик-то. По нынешним безвластным временам взял их и сам заготовил — руки-то не отвалятся. Понятно, немного по-тихому, а то всяко может быть.
— Куда его сдать-то надо, далеко ещё? — это уже голосом медсестрички было сказано.
Мля! Это меня продавать везут!!!
Причем, не в поликлинику на опыты, а на самый настоящий убой! Белоармейцы сначала за меня объявили награду в двести пятьдесят тысяч, а уже через месяц ввиду обесценивая денег — триста пятьдесят. Причем, не совзнаками, местный народ не очень-то им и доверяет, а старыми деньгами царского образца. Впрочем, они сейчас недалеко от совзнаков ушли. Людишки на базаре теперь императорскими пятисотками рассчитываются, которые они при царе-батюшке даже в глаза не видывали.
Большевики, кстати, эти старые деньги и печатают. Причем, в огромном количестве. Дурят народ.
— Далеко… — последовал ответ Глафире. — Красные далеконько сейчас народную армию отогнали… Ещё и окольно поедем.
Правильно — окольно. Остановят тебя красноармейцы и спросят, а куда ты везешь друга знатного большевика товарища Николая Сормаха? На продажу белым бандитам? Сам-то ты тогда кто и как тебя земля носит?
Тут я даже зубами от злости скрипнул. Друг я знатного большевика Сормаха, а как идиот последний дал себя сзади по башке ударить. Вот и везут меня сейчас на телеге в виде ценного груза.