Ванька-ротный
Шрифт:
Я оторвал глаза от бинокля и посмотрел на своих солдат. Они тревожно и выжидательно посматривали на меня. Я погрозил им кулаком, снова приставил к глазам бинокль и стал вслух рассказывать им, что делали немцы в деревне Демидки. Солдаты-стрелки и пулеметчики понимали, что мы отрезаны от своих с трех сторон. А где теперь, собственно, были свои? Немецкие танки пехота обошли нас кругом и заняли Демидки. Подвал пал, на льнозаводе ни души. Деревня Демидки была у нас в тылу, и в ней хозяйничали немцы. Я вспомнил о груде кирпичей на месте взорванной больницы и перевел туда свой бинокль. Около кучи битого кирпича стоял немецкий танк, а за танком пехота. Около танка, совсем не прячась, ходили немцы. 45-й гвардейский полк за короткое время, за каких-то пару часов, перестал существовать. |За прорыв подо Ржевом у станции Чертолино и за выход к городу Белый наш 421 стрелковый полк был переименован в гвардейский. А дивизии было присвоено
Явятся к нему утром с докладом штабные, глядь, а его и след простыл. Кровать давно холодная и пустая. Бросятся штабные звонить по полкам и нигде не могут его обнаружить. Потом днем через сутки его засекали в солдатской траншее. Откуда он мог туда явиться, никто, и даже солдаты, сказать не могли. К нему тут же на рысях пускались охрана и адъютанты, а где он, собственно, сутки пропадал, боялись спросить. Однажды ночью, разыскивая его, нам на мельницу звонили раз пять. Потом комбат с пристрастием допрашивал, не он ли подал нам идею запустить с мельницы в сторону города змея.
Таким манером наш генерал пропадал ночами из штаба дивизии много раз. Где он бывал, никто сказать не мог. Спрашивать его боялись. Офицеры рот и солдаты его сторонились. Он иногда замахивался клюшкой, когда что-либо было не по нему. Солдаты его несколько раз видели, когда он неожиданно появлялся в траншее. Но откуда он являлся, никто точно сказать не мог. Он с солдатами заговаривал. Бывало, постучит клюшкой по сапогу и скажет глухим голосом:
— Так-так! или Ну-ну!
Потом повернется и спросит:
— Где у вас тут телефон, в полк позвонить?
Соединяют его, он велит позвонить в дивизию, чтобы за ним лошадь прислали. Генерал уедет, а солдат потом допрашивают |с усердием|, о чем он с ними говорил, кто |на что| из солдат жаловался генералу, что он говорил, какие давал указания. Солдаты повторяли генеральские слова "Так-так!" и "Ну-ну!", а полковые ломали голову, к чему бы все это было.
Березин ходил к немцам на аэродром, когда наши солдаты на подводах ночью вывозили оттуда голубой немецкий бензин. На аэродроме стояли бочки с бензином и были сосредоточены штабеля снарядов и мин. Немецкие часовые по нашим солдатам и по повозкам не стреляли. Ночью было плохо видно, и могли взорваться штабеля боеприпасов. А днем наши туда не совались. Днем на аэродром садились немецкие самолеты, наши тоже в них не стреляли. Нам нужен был бензин, и стрелять по бочкам с бензином и по снарядам нам тоже было невыгодно. Немцы видели, что мы грузим бензин. Между нами и немцами было на некоторое время установлено бессловесное соглашение. Но потом оно кончилось, немцы поставили пулеметы на подходе к аэродрому. |Мы могли бы им за это отомстить, но у нас не было для отстрела снарядов.|
Политрук Соков подергал меня за рукав.
— Может, нам уйти отсюда, пока не поздно? Кругом немцы, у нас только один остался проход к реке! Он знал, что за оставление позиций без приказа спросят не с него, с политрука. Он не хотел брать ответственность за отход на себя.
Петя хотел остаться на всякий случай в стороне. Я это видел, а он меня торопил. Он боялся, что немцы могут отрезать подход к реке.
— Сейчас самый подходящий момент! — подталкивал он меня, — Сейчас можно к воде незаметно спуститься! Чего тянешь, лейтенант?
— Я тяну? Я смотрю, что будет дальше! А ты забирай своих пулеметчиков и пулемет, спускайся к реке, и я тебя не видел и не знаю! Но если тебя поймают и поставят к стенке, ты мою фамилию не называй и на меня не ссылайся. Я отвечать за тебя не хочу. Докладывать не побегу! Можешь быть спокоен!
Я печенкой чувствовал, что не надо спешить, что не надо поддаваться его уговорам. Немцы без танков не сунутся сюда. А танки на пожарище, на огонь не пойдут. Появись мы сейчас на другой стороне, попадись мы на глаза своему начальству,
Это была их первая ошибка.
— Уйти с мельницы мы всегда сумеем, — сказал я громко, чтобы слышали все — Здесь до реки рукой подать. А дым и огонь будут валить столбом до самой ночи. И ты меня, Петя, не торопи. Приказа на отход ты не имеешь. |На той стороне нас уже ждут, чтобы выловить и на деревню послать. "На" — скажут — "лейтенант, папироску покури". Беломором угостят. "Кури, кури спокойно! Потом гранаты возьмешь! Вот выкуришь, тогда и давай на деревню! Танки гранатами рвать! Пойдешь, свою вину кровью оправдаешь!" Эти всю войну чужой кровью воюют. Наверняка сидят в кустах на той стороне. Они дурачков хотят наловить. Им все равно скольких. Двоих, пятерых или десять. Они и двоих на деревню могут послать. Это им сейчас очень нужно. Не пойдет командир полка или комбат Ковалёв отбивать у немцев деревню. Куда проще поймать в кустах меня, тебя, твоих пулеметчиков и моих двух солдат.| Кругом нет никого. Все разбежались.
— Где-нибудь есть. Не все паникеры.
— Вот так, милый Петя, сиди пока в своем окопчике и не рыпайся. Будет приказ, пришлют сюда связного, мы отойдем. Ведь Демидки брать ты не пойдешь. Скажешь, что это дело ротных офицеров. А ты, мол, политрук. В военном деле ничего не понимаешь. Стрелять не умеешь. Не мы сдавали немцам деревню и не наше дело брать ее назад. |Если за всеми дерьмо чистить и подтирать, жизнь наша вонючей будет. А она и так пахнет грязной портянкой.| Ну что молчишь? Солдат в полку больше нет. Все полковое боеспособное войско здесь перед тобой в окопе торчит! Считай, что ты теперь комиссар полка.
— Ну да! — ответил он, а сам смотрел куда-то вверх на деревню Демидки.
— Послушай, Петя! Стрелять ты не умеешь, а таскаешь наган?
— По Уставу так положено! — пробурчал он.
Унылое выражение лица и беспокойное ерзанье в окопе, постоянное беспричинное вздрагивание поворачивание каски на голове политрука передалось солдатам. Они, правда, не слышали всего разговора, пулеметный окоп был в стороне, но лица у них были тоже напряжены и пугливо сосредоточены. Только я в этот момент шевелил своими мозгами. Наши солдаты тоже готовы были сбежать. А я не хотел поддаваться панике. Мы сидели в окопе, пули не летали, опасности никакой. Я посмотрел на своих солдат, погрозил им кулаком, и они поняли. Почему я должен чего-то бояться? Я прошел на войне моменты пострашнее. В это время в Демидках снова заворчали моторы. Один танк вышел на окраину, развернулся и пошел под бугор.
— Видел? — сказал я, — в нашей обороне нет ни одной плюгавой пушки. Немцы дураки. Они боятся идти вперед. Они могут пойти сейчас, куда угодно. Наши все разбежались. Их теперь днем с огнем не найдешь.
Я продолжал следить за немецким танком. Вот он прошел по гребню, скатился под бугор и повернул на льнозавод.
— Сейчас он сюда пойдет! — закричали солдаты.
— Пока здесь пожар, танки сюда не пойдут! Всем сидеть на месте! Соображать надо! Мне надоело смотреть за вами! Вы следите за мной! Пока я здесь, ни один из окопа ни шагу! Всем ясно?!