Ванька-ротный
Шрифт:
Рязанцев назвал три фамилии, группа поднялась и быстро ушла вперед. Мы идем, пригнувшись по траве, справа от дороги. Справа около дороги два деревянных домика. А дальше, как бы фоном над ними возвышается красное кирпичное здание в два этажа. Здание старое. Стены из красного кирпича. Крыша крыта железом. Такую старую кладку снарядом с прямого выстрела не разобьешь.
Я смотрю на низкий деревянный дом, стоящий у самой дороги. Дом, как дом. Больше похож на крестьянскую избу. Крыша на доме из позеленевшей дранки. В сторону дороги смотрит чердак. Темный провал чердачного окна, как беззубая пасть дряхлой старухи. Позади дома жердевая
Я хочу уловить, какое ни будь движение. Немец без движения долго не просидит. За забором и на чердаке по-прежнему все недвижимо и тихо.
Смотрю на дорогу. Вижу, головная группа выходит из канавы и броском перебегает через дорогу. Встречных выстрелов нет.
Двое разведчиков стоят у стены. Один поднимается на крыльцо и осматривает дверь. Дверь наверно на висячем замке, потому что солдат нагибается и что-то трогает руками. По всему, в доме нет никого.
Солдат поворачивается, осторожно спускается по ступенькам на землю, прижимается спиной к бревенчатой стене и подвигаясь медленно боком, исчезает за углом избы. Двое оставшихся у стены о чем-то переговариваются. Один из них поднимает руку, подает нам сигнал, что путь в город свободен. Мы |разгибаем плечи и| подходим к дому. Дозорная группа закончила свою работу.
|Я посылаю других по два, по три в разные стороны. Дозорная группа остаётся в резерве.| Это не важно, что при подходе к дому в них не стреляли немцы. Важно, что каждый их шаг был соизмерим смертельной тоской. Страшна не сама смерть! Страшно ожидание!
Пехота лежит у забора. Рязанцев сидит на крыльце. Он снял сапоги, размотал сбившиеся портянки и ковыряет между пальцами.
— Ноги потер? — спрашиваю, я его.
— Нет! Камушки, да песок!
Он не волнуется. Спокойно вытряхивает портянки, наматывает их кульком и надевает сапоги. Он не торопится идти вперед. Он прекрасно знает наши правила. Всем сразу не следует соваться вперед. Я подхожу к нему. Он отодвигается, освобождая мне место. Я сажусь на крыльцо. Мы закуриваем, ждем, когда группы разведчиков вернутся и доложат обстановку.
— У меня такое впечатление, что в городе нет ни кого! — говорю я Рязанцеву.
— Немцы оставили Духовщину по-видимому днем или даже утром!
Я достаю вторую сигарету и прикуриваю.
— Тебе Федь нужно пойти самому и осмотреть вон ту группу домов. Выбери из них один, для нас на ночь! Чтоб был прикрыт со всех сторон! Как только найдешь, пошлешь связного! Передай всем ребятам, что это будет наше временное КП. Пусть займут оборону в пределах двадцати метров. А пехоту выведи на западную окраину. Пусть займут там для обороны рубеж. По городу не ходить! По домам не лазить! С востока к городу может подойти наш 48 гвардейский полк. Будьте внимательны! Не перестреляйте друг друга. Сюда их не пускать! Пусть обходят город той стороной, с севера.
Рязанцев забрал с собой нескольких ребят и пошел осматривать постройки.
Справа около крыльца стоит бочка залитая водой. На двери висит большой ржавый замок. Дверь перепоясана железной поперечной
Не успел я докурить сигарету, а от Рязанцева уже бежит связной.
— Товарищ гвардии капитан! Рязанцев вас просит туда скорей. Там пленного взяли.
Я поднимаюсь с крыльца и иду за разведчиком. У двери приземистого дома стоит часовой. Рязанцев успел уже выставить. Разведчик встречает меня |приветствует и улыбается.| Может, именно он захватил здесь пленного. Я захожу в открытую дверь избы. Небольшие скрипучие и темные сени. Дальше внутренность избы в четыре бревна, железная кровать в углу с грязным тюфяком, набитым соломой. В комнате душно, темно и сыро. Прищуриваю глаза, чтоб быстрее отвыкнуть от света. Осматриваю стены. В стене два окна. Одно из них заколочено наглухо и забито тряпьем и соломой. Другое, забито досками наполовину. Свет с улицы проникает через стекло на верху. В углу между стен стол и две деревянные лавки. Над лавками образа и закопченного цвета иконы. Мои глаза постепенно привыкают к темноте.
На лавке, закинув, ногу на ногу сидит Федор Федорыч. У него в руке бутылка немецкого шнапса. Он приставляет горло ко рту и закидывает голову назад. На другой лавке рядом сидит немец с поднятыми руками.
Рязанцев жалуется, спрашиваю немца:
— Вифиль сольдатен Духовщина? Молчит!
— Фамилию спрашиваю, тоже молчит.
Я поворачиваюсь к немцу и задаю ему несколько вопросов. Немец молчит.
— Может, он сильно контужен? Что-то он смотрит косо, и сморщился как гриб лафертовский? Где вы его взяли?
— А здесь, на соломе лежал!
— Вы его обыскали?
— А как же! Вот я у него не распечатанную со стола взял!
— Оружие где?
— Вон винтовка у порога стоит!
— А карманы осмотрели?
— Нет, еще не успели!
Солдат приблизился к немцу, нагнулся, хотел обшарить карманы ему, но тут же без видимой причины попятился назад и прикрыл лицо рукой.
— Товарищ гвардии капитан!
— Ну что еще там?
— К нему приблизиться невозможно! Он, как говориться, со страху в штаны наложил.
Я повел носом. И действительно! Из угла, где немец сидел вдруг понесло, как из сортира. Дыхнуть было нечем. В нос словно ударили молотком.
— Исключительно редкий случай! — сказал кто-то из разведчиков.
Между прочим, вся война, это вонь живых и гниющих трупов! — подумал я.
— На, запей! — сказал Рязанцев и протянул мне недопитую бутылку.
Рязанцев даже не тронулся с места. Ему эта вонь теперь до фонаря! Он привстал, протянул мне бутылку и снова плюхнулся на лавку. А немец тем временем сидел на лавке, порывисто дышал и озирался по сторонам.
Я велел солдату подойти и опустить ему руки. Теперь он держался за штаны и дрожал всем телом.
— Выведи его на улицу! Пусть там за ним присмотрят!
— У него, небось, полные сапоги? — сказал солдат и засмеялся.
В это время в дверях послышался зычный голос нашего полкового.
— Где капитан? Почему забились в избу? Почему не идете вперед? Я тебя спрашиваю!
— А куда, собственно я должен идти? У меня задача войти в город и занять оборону! Стрелковая рота, как вы приказали, оседлала дорогу на западной окраине города.