Варшавская Сирена
Шрифт:
— Я ничего об этом не слышала.
— Это последняя идея буни. Она мне говорила, что ты должна познакомиться с родным братом Павла. Да и он сам не видел его уже несколько лет. Может, вы вчетвером поедете туда на «декавке» доктора?
Дядя Стефан был весьма небезразличен к этой поездке. Возможно, потому, чтобы она не проводила отпуска в «Мальве», а может, его уговорила пани Рената?
Они выехали первого июня в Хелм, но из поездки она запомнила немного: постоянные, хотя и дружеские пререкания Паулы с мужем за каждую сигарету и каждый глоток старки из плоской фляжки, широкую долину, полную цветущего жасмина, колосящиеся хлеба, а на холме, который был чуть ниже той горы, откуда Анна смотрела на море и дюны Геранда, белые стены Хелма и башни костелов.
— Здесь все почти как у нас в Арморике, — прошептала она, глядя
— Только здесь чернозем, а не песок, и мы благополучно доберемся по грунтовой дороге до Хуберта лишь потому, что сегодня хорошая погода. После дождя к нему можно проехать только на бричке, запряженной четырьмя битюгами. Автомобили еще не в моде в этой части Польши «Б», вот почему мы производим здесь такую сенсацию.
Усадьба Хуберта с огромным домом была когда-то одним из имений маршала Эразма Корвина. И этот дом в памяти Анны запечатлелся лучше, чем деревенское поместье тетки Милы Толимир. Здесь к дому вела широкая аллея, с каждой стороны которой стояло по четыре ряда тополей, а вид из окон на хелмскую равнину был приятен для глаз. Сам Хуберт, широкоплечий и плотный, довольно сильно отличающийся от всех тонконогих потомков маршальши, получил в наследство Грабово совершенно неожиданно, когда оба сына Якуба, доктор Кароль с Хожей и адвокат Юлиан Корвин, выбрали профессии, из-за которых им пришлось жить в городе. Их сестра Мила Толимир не собиралась уезжать из имения мужа, таким образом, обойдя двух наследников, Хуберт получил от прадеда доминион — крупное земельное владение Грабово. С этим помпезным названием он справился довольно быстро, потому что продал часть земли и начал разводить арабских скакунов, но с лошадьми у него было довольно много неприятностей. Потом Хуберт, узнав об огромных будто бы доходах владельцев беговых конюшен на Мокотовском поле в Варшаве, взялся за разведение англо-арабской породы.
— Но ведь все это стоит целое состояние! — сказала Анна вечером, расчесывая волосы перед старинным венецианским зеркалом.
— Конечно, стоит, — проворчал Адам. — Прабабка перестала сюда приезжать только потому, что с каждым годом Грабово становится все меньше и меньше. Сначала на продажу пошли леса, потом дальние поля, а сейчас, по сути дела, осталась только усадьба с пристройками, необходимыми для содержания такого крупного конного завода.
— Павел об этом знает?
— Хуберт получил Грабово от дядьев и матери с обязательством выплатить долю брату, он сделал это сразу же после женитьбы, отдав приданое жены. У него нет никаких обязательств по отношению к родственникам, и он живет с размахом, пользуясь всеми прелестями деревенской и городской жизни. Коневодство, скачки… В Константине его считают тунеядцем. Еще хорошо, что буня продала второе поместье на Волыни и сразу же купила «Мальву», ей хотелось быть поближе к сыновьям и Варшаве. Но она возмущена тем, что Хуберт растратил все, что нажили маршал и его дед, который был хозяином Грабова. Так урезать имение и при этом жить как миллионер! Но Хуберт не собирается признавать свои ошибки и никому не говорит, сколько он разбазарил гектаров земли. Спроси его, где начинаются границы фольварка? Он расставит руки, покажет тебе, что владеет всей долиной под Хелмом, и обязательно скажет: «Здесь все мое. И это единственное, из-за чего стоит жить и что надо любить».
— Неужели все Корвины немного странноваты? — спросила она.
— Все? — повторил Адам. — Неужели я тебе тоже кажусь странным?
Это был трудный вопрос, но ведь ей все равно надо было когда-нибудь на него ответить. Ответить себе, ему. Был ли он таким же странным, как прабабка, Хуберт, тройка молодых Корвинов? Она пыталась понять Адама, и не всегда ей это удавалось. Возможно, он от прабабки унаследовал способность замечать только приятные стороны жизни и поэтому превращал все в шутку? В нем чувствовалась сила, что-то хищное и в то же время строптивость, желание обличать людей, даже близких, проницательность и иногда жестокость, он находил удовольствие в обнаружении мотивов чужих поступков, замечал то, что другие старались скрыть.
— Ты все еще для меня загадка, — наконец сказала она, поколебавшись. — Ты увлек меня за собой, потому что умеешь очаровать того, кто тебе нужен, но…
— Но?
— Ты не похож на прабабку, но такой же неуловимый, как и она, тебя трудно разгадать. Я, например, не могу понять, когда ты говоришь серьезно, а когда — издеваешься над Хубертом, Зигмунтом, даже надо мной.
— Да, — признался он после долгого молчания, — у тебя есть основания так думать и говорить:
— Выходит, только я? — спросила она, затаив дыхание.
— Да, ты одна. Подойди поближе.
Она встала совсем рядом с тахтой и неожиданно оказалась в его объятиях.
— Ты ни о чем не жалеешь? Можешь любить меня таким, какой я есть? Почему ты молчишь?
— Да, да, да.
— Иди ко мне. Скорее. Я должен прикоснуться к тебе, чувствовать тебя. Всю. Ты даже не представляешь, что ты для меня значишь.
— Ох…
— Только рядом с тобой я чувствую себя самим собой, свободным.
Потом они лежали, тесно прижавшись друг к другу, их заливал лунный свет, он заполнил всю комнату, расширяя ее границы.
— Мир не существует, мы одни, — пробормотал он сонно. — Как тогда, под огромным небом на пляже. Помнишь?
Помнит ли она? Да, это она помнит и всегда будет помнить, всю жизнь, до конца…
Вернувшись, они застали в «Мальве» новых гостей: Эльжбета приехала с мужем из Силезии на постоянное жительство в Варшаву. Она ждала ребенка и радовалась тому, что трудные минуты проведет среди близких. Эльжбета ни словом не обмолвилась о своей девичьей комнате на Хожей, но Анна заволновалась: неужели ей снова придется уйти и где-то у чужих искать крышу над головой? Найти отдельную квартиру было не так-то просто, а клетушка на улице Познаньской в расчет не шла. Пани Рената ходила хмурая, предвидя расставание с любимым сыном, Адам молчал.
— Ты хочешь жить в «Мальве» вместе со Стефаном Корвином? — спросила ее Кристин ле Галль.
— Нет.
— В таком случае положись на великодушие маршальши. Возможно, она что-нибудь придумает.
Прабабка, должно быть, уже понимала, какие противоречивые чувства испытывает пани Рената и что случившееся не безразлично Анне: с одной стороны, она радовалась приезду Эльжбеты, но с другой — волновалась, не зная, что ей предпринять. Поэтому в первое же воскресенье, как только Анна с Адамом вернулись от Хуберта, маршальша подошла к Анне, взяла ее под руку и попросила помочь подняться на второй этаж.
— Устала, хочу немного отдохнуть после обеда, — почти шепотом сказала она. — Помоги мне подняться к себе, из-за этой погоды я ужасно себя чувствую, что-то шалит сердце.
Но, кажется, состояние ее было не таким уж плохим, потому что стоило ей переступить порог своей комнаты и тщательно закрыть дверь, как она начала говорить нормальным, сильным голосом, привыкшим отдавать приказания.
— Представляю себе, что вас сейчас с Адамом волнует. Даже и не думай о переезде с Хожей. Эльжбета останется здесь, она не работает, и для нее гораздо полезнее жить на свежем воздухе, чем в городе. Сейчас лето, ее муж, которого сюда перевели по службе, вероятнее всего, получит квартиру, да и я постараюсь им помочь. Этот дом довольно большой, а кроме того, я всегда любила шум и привыкла к тому, чтобы вокруг меня что-то происходило, не переношу одиночества. Мало того, и его точно так же не переношу, как нежилые помещения. Они напоминают мне тюремную камеру, пустую, страшную одиночку, в которой мой отец… Я храню эту булавку с жемчужиной по сей день, и иногда, когда беру ее в руки, мне кажется, что и мне пора уходить. В живых уже нет никого из моих ровесников, поэтому, мне кажется, не стоит так цепляться за жизнь, так упорствовать, чтобы побить рекорд деда, который дожил до девяноста четырех лет и умер случайно.
— Нет! — крикнула Анна.
— Я тоже говорю себе: нет, нет! И, возможно, поэтому разбила твою чашку, чтобы хоть немного быть похожей на маршала. Он не поддавался слабости, унынию… Молчи. Сделаешь то, что я тебе велю, останешься на Хожей, потому что пригласить вас сюда с Адамом на постоянное жительство я не могу. Не важно почему. А Каролю и Ренате скажу, что я всегда мечтала жить с Эльжбетой. Я так люблю ее смех, так хотела бы услышать щебет моего первого праправнука. Жаль, что это будет не Корвин, ваш сын. А ты?..