Варшавская Сирена
Шрифт:
— Перестань!
— Это легче всего сказать, — пробормотал Павел. — Труднее добиться, чтобы в других столицах перестали решать без нас о нас. — Он нервно погасил сигарету которую только что закурил, и спросил: — Могу ли я попросить тетю дать мне глоток чего-нибудь покрепче?
Пани Рената молча наклонилась и хотела было нажать кнопку звонка возле своего прибора, но Анна ее опередила:
— Нет-нет! Я сделаю это сама.
— Почему? — удивилась свекровь.
— Потому что Лео, потому что они все… — запуталась Анна, покраснев, но было видно, как ей не хочется вызывать прислугу.
Звонок так и не зазвенел; Анна подошла к буфету и поставила на стол бутылки и рюмки. Одну она оставила
— Налей и мне, — попросила Анна.
— Ты пьешь? — удивился он.
— А ты… ругаешься?
Они долго смотрели друг на друга.
Если существовал первый день творения, то почему не мог существовать и первый день гибели, когда начинают разваливаться не только карточные домики, но и мощные стены и пролеты мостов? Леонтина без противогазной маски… Беззащитная Леонтина. В то время как лица западных политиков, решающих в этот момент судьбы Европы, были скрыты под масками. На одних губы растягивались в гримасе злости и презрения, на других — иронии, на третьих — лицемерия и страха.
Первый день гибели, когда люди неожиданно кажутся другими, не похожими на себя…
— Ты пьешь?
— Ты ругаешься?
— Ты начинаешь сомневаться?
— А ты ничего уже не можешь понять? Ничего?
Святая Анна Орейская! Разве может кто-нибудь охватить разумом бессмысленность, жестокость и скорбь гибели?
Числа двадцать четвертого августа начали говорить о всеобщей мобилизации, и отцы семейств телеграммами, телефонными разговорами собирали свои семьи из всех уголков Польши, из пансионатов и лесных сторожек.
С подваршавских дач звонили жены своим мужьям, вырвавшимся на короткий отдых в горы:
— Передайте, пожалуйста, моему мужу, что сейчас не время заниматься альпинизмом. Пусть срочно возвращается в Варшаву, немедленно. Иначе потом…
Но, по сути дела, никто не знал, что может случиться потом. Главное — вместе выстоять, выдержать этот девятый вал, несущий гибель, избежать разлуки. Всех пугало одиночество, гибель в пустоте, в совершенно чужом, непонятном хаосе…
И как раз на следующий день, когда вагоны были набиты битком и люди сидели на чемоданах в коридорах, даже в туалетах, экстренные выпуски вечерних газет торжественно объявили об английских гарантиях, о заключении союза между Польшей и Великобританией. Говорили, что договор о взаимопомощи будет подписан в тот же вечер.
— Павел, — позвонила Анна, — ты не зайдешь к нам сегодня на Хожую?
— Нет, не смогу. Но ты понимаешь, что значит это фантастическое известие? Возможность англо-германской войны, которой Гитлер любой ценой старался избежать. Ведь он боялся не Франции, а…
— Прошу тебя, ничего не говори. Это такой счастливый момент, а я…
— Прости, я всегда забываю, Анна-Мария.
— Нет, нет! Я — Анна, Анна, Анна!
В последнюю субботу августа, после взрыва радости по поводу подписания договора с Англией, копать бомбоубежища и траншеи явилось несколько тысяч добровольцев — и молодых, и старых, по большей части совсем непригодных к физической работе. Многие принесли с собой инструменты, кое-кто нетерпеливо ждал обещанные лопаты. Анна с Марией, своей университетской подругой, были направлены в Уяздовский парк, и там прекрасные газоны и клумбы с розами быстро перекопали, парк превратился в будущее поле битвы или в бомбоубежище. Людей было больше, чем орудий труда, кто уставал, на какое-то время отдавал свои заступы и даже вилы желающим поработать. Лопаты скрежетали о гравий, о попадавшиеся камни. На территории, предназначенной для отдыха и веселья, прокладывали траншеи, которые должны были защитить от осколков снарядов, парк становился местом,
Из соседнего кафе приносили воду и даже какой-то освежающий напиток. Все в эту субботу были действительно единодушны, готовы что угодно сделать для защиты города, доброжелательно относились друг к другу; каждый был свидетелем самоотверженности соседа, а сосед являлся очевидцем твоей доброй воли и хорошей работы. Мало было таких, кто работал напоказ или ругался, обвиняя власти в том, что они, как всегда, ни о чем не думают и что неразбериха продолжается. То не хватало бумажных лент заклеивать окна, а сейчас лопат…
Майор Павел Толимир предвидел, что в результате неуступчивости Гитлера мобилизация может быть объявлена в любой момент, к тому же приходили тревожные известия со всех пограничных пунктов. В продовольственных магазинах скупали буквально все, даже пиво, поскольку продажу водки и вин запретили. Кто-то решил, что может не хватить мыла, керосина, и сразу же началась осада хозяйственных и парфюмерных магазинов. Более предусмотрительные скупали все, что было в аптеках, и в течение двух дней, до тридцатого августа, полки и склады магазинов столицы были почти пусты. Серебряные монеты совершенно исчезли из обращения. Мало кто знал, какой процент в них драгоценного металла, но все же они были лучше, чем бумажные банкноты, которые неожиданно затопили город; их с большим недоверием принимали и покупатели, и торговцы, у которых еще остался хоть какой-то товар для продажи. Не покупали только обои и стекло, но зато квартиры были забиты консервами, пачками кофе, чая, риса, соли и сахара. Все торопились сделать на окнах светомаскировку, все копали траншеи и бомбоубежища. Прохожие останавливались перед первыми объявлениями, появившимися на стенах двадцать восьмого августа, но по приказу властей их поспешно сдирали. Анна провела этот вечер в «Мальве», потому что Адам хотел встретиться с уже мобилизованными друзьями.
— Мы знаем друг друга с детства, я с ними должен поговорить. Почему они получили повестки? Им прислали, а мне нет?
— К ужину вернешься? — спросила Анна, провожая его до калитки.
— Вернусь. Через час выходи меня встречать на лесную тропинку возле ручья.
Проводив его, она вернулась на крыльцо. Прабабка подняла голову над кипой газет.
— Не может усидеть дома?
— Нет. Хотя неизвестно, сколько еще мы будем вместе.
Резким движением руки маршальша сбросила газеты.
— Ничего не известно. Ничего. Эти писаки, похоже, считают нас дураками, одна информация противоречит другой.
Какое-то время они сидели молча, погруженные в невеселые мысли. Неожиданно у калитки громко, назойливо зазвенел звонок.
— Кажется, всеобщее безумие докатилось и до Константина, — проворчала прабабка. — Всем известно, что я днем не запираюсь на ключ.
— Видно, это кто-то чужой. Пойду посмотрю.
Это был Мартин, сын дворничихи, с письмом к маршальше. Он не хотел входить, чтобы успеть на тот же поезд, которым прислала его сюда Леонтина. В доме на Хожей, когда принесли срочное письмо, была только одна она.
Он протянул смятый конверт, смешно сморщился и тут же исчез.
— Срочное известие для меня? — удивилась прабабка. — Адрес написан криво, похоже рукой самой Лео. Что могло случиться на Хожей?
Анна почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Мартин сказал, что Леонтина была одна, когда пришло письмо, и что это она послала его в Константин. Значит, дома ничего плохого не случилось, а…
Она не спускала глаз с пальцев, разрывающих конверт. Анна уже знала, что внутри могло быть только одно: мобилизационное предписание, которого так боялась пани Рената.