Варшавская Сирена
Шрифт:
Возвращаясь второго сентября с вечернего дежурства в читальне, Анна вынуждена была долго простоять в подворотне, так как улицу запрудили пожарные машины. Они ехали, тяжело покачиваясь, и не с воем, как обычно, а в полной тишине. Улица комментировала происходящее. Пожилой мужчина возмущался, что все складывается не так, как предсказывали в газетах международные обозреватели и политические деятели. Молодой парень с лопатой в руке был иного мнения: он утверждал, что Англия и Франция выполнят свои обязательства, и кто знает — не бомбят ли они уже немецкие порты, не обрушились ли на рейх? На это последовал брюзгливый ответ:
— Пока что мы роем траншеи и по любому поводу забиваемся в подворотни. Даже улицу не перейдешь.
—
Когда на следующий день Анна рассказывала Павлу о том, как проходила через город колонна пожарных автомашин, тот поморщился и помрачнел.
— Это пожарные из Познани, — пробурчал он. — Вчера пришли также первые поезда с эвакуированными из Торуни и Быдгощи. А на вокзале уже собрались целые толпы варшавян, стремившихся выехать в Люблин, во Львов. При виде эшелона с беженцами люди потеряли голову, началась паника.
У Анны перехватило дыхание.
— Значит, немцы побеждают? Продвигаются вперед?
— Невероятно, и все же… По радио не сообщали, что вчера ночью оставлена Ченстохова, отступают армии «Лодзь» и «Модлин». Гарнизоны Вестерплятте и Геля сражаются в полном одиночестве.
— Павел, как же это могло случиться? Как? — повторяла Анна беспомощно.
Павел понизил голос, хотя они были в читальном зале одни:
— Все рушится, причем сразу. Может быть, мы запоздали с мобилизацией? Перебрасывали войска с одного конца Польши на другой согласно разработанным планам вместо того, чтобы двинуть их на угрожаемые участки, немедленно залатать дыры. Многие военные эшелоны подверглись бомбардировке, разбиты, не дошли до места назначения. Бомбы и пожары — от этого никуда не денешься. А остальное довершили растерянность, паника. К Висле отступают уже не отдельные армии, отступает половина Польши: женщины, старики, дети…
— Трудно поверить…
— Анна!
— Не тебе, не тебе, — поспешила объяснить она, — а тому, что видишь и слышишь. В сражениях, на дорогах и в городах гибнут люди, а в это же время работают все кинотеатры, в театрах — очередные премьеры…
— Что ж, это Варшава, — пожал Павел плечами. — Вот поет наша знаменитая Ордонка… А теперь, слышишь?
Певица умолкла на полуслове, и мужской голос громко объявил:
— Внимание! Внимание! Налет! В Варшаве объявляется воздушная тревога! Внимание! Объявляется тревога!
— Спустишься в убежище? — спросил Павел, стараясь перекричать вой сирены.
— Нет. Надеюсь, на библиотеку бомбы не упадут.
— Почему? Если немцы бомбят даже предместья и пригородные виллы, то могут попасть и в твою библиотеку. Они все ближе. Каспшицкий [26] уже поручил генералу Чуме организовать оборону Варшавы.
Слово «оборона» ужаснуло Анну.
— Что это значит?
— То, что удар немецких танков ожидается и с юга, и с запада… Всесильный боже! На третий день войны! Иногда мне кажется, что вовсе не я ношу мундир, не мои глаза видят хаос в военном министерстве и штабе… Только Стажинский третьи сутки не спит в ратуше. Велел поставить в свой кабинет походную кровать. Он вездесущ и все знает.
26
Каспшицкий, Тадеуш (род. 1891 г.) — в 1939 году военный министр, после войны — в эмиграции.
— Ну, хоть кто-то на посту… Павел, не выходи сейчас, пережди тревогу. А что с Паулой?
— В случае чего отвезу ее в «Мальву». Знаешь, она перестала скучать и капризничать. Видимо, чтобы хорошо себя чувствовать, ей необходима напряженная атмосфера. Она чем-то там помогает домовому комитету, ведет какой-то учет, составляет списки.
— Вы в костел? — остановила Анну в воскресенье пани Амброс, дежурившая по подъезду. — Будьте осторожны. Эти безбожники праздников не соблюдают. Да и толпы возле посольств — лакомая цель для немецких летчиков.
Действительно, люди толпами высыпали на улицы. Несмотря на грохот бомб, сбрасываемых на Окенце, и на частые воздушные тревоги, город обезумел от радости, узнав о вступлении в войну союзников Польши. Анне тоже передалось охватившее всех возбуждение. Стар и млад целовались, хлопали друг друга по плечам, кричали.
— Наконец-то! Теперь мы не одни!
— Да, не одни! Да здравствует Англия!
— Да здравствует Франция!
Сначала люди выражали свой восторг перед британским посольством на Новом Святе, а затем плотной лавиной двинулись в направлении улицы Вейской, к «французам», на Фраскати. При виде флага, развевающегося на здании посольства, в воздух полетели береты, шапки, женские шарфики, разноцветные флоксы и крупные шары георгинов, сорванных на соседнем сквере. Толпа волновалась, как море, и, окрыленная надеждой на победу, кричала:
— Vive la France! Да здравствует Франция! Да здравствует!
Кто-то, стоящий с трехцветным флажком в руке рядом с Анной, чистым голосом запел «Марсельезу», и через мгновение пели уже все вокруг.
У Анны, впервые услышавшей в Варшаве этот гимн, столь хорошо знакомый ей по «школе Дьявола», стеснило дыхание. Свершилось! Желанный день наступил, дело не ограничится, как надеялся Гитлер, только германо-польской войной, Польша не станет его очередной добычей. «Le jour de gloire», — пела толпа. Западные союзники сдержали слово, и ошибался старый Ианн ле Бон, который советовал не верить никаким обещаниям Парижа и не доверять подписям, которые ставят на документах преемники Первого консула, захватчика Геранда и всего армориканского побережья. Короче говоря — французам. Ох, эти французы!
В радиопередачах слова «Allons enfants de la patrie!» переплетались с задорной мелодией песенки «Гей, стрелки, все разом!», предостерегающие возгласы «Внимание! Внимание! Налет!» — с запрещением пользоваться телефоном во время воздушной тревоги, таинственное «Вэ — ноль — четыре, пролетел» — с настойчиво-бессмысленным рефреном «Эх, хорошо на войне!», а сообщение о предстоящей третьего сентября в Летнем театре премьере комедии «Разбитое сердце» — с поистине разбитыми сердцами людей, прощающихся со своими близкими, с сердцами, начинающими торопливо биться при слухах о том, что наших летчиков не видно над столицей, потому что все самолеты на аэродроме Окенце сожжены, а корпуса авиационного завода охвачены огнем.
Телефонная связь с пригородами еще действовала, и вечером Анна получила из «Мальвы» первое поручение.
— Узнай, — кричала прабабка, — где Казик и Анка — еще на аэродроме или в аэроклубе? Если туда не дозвонишься, попробуй справиться на Саской Кемпе. Может, их мать что-то знает, а может, Ванда?
Но на аэродроме к телефону никто не подходил, а их мать знала только, что Казик, как подпоручик запаса, вылетел из Варшавы еще до первой воздушной тревоги, Анка же прислала на Саскую Кемпу харцера [27] , который сообщил, что летчица Корвин домой не вернется, участвует в операции по перегонке с Мокотовского поля уцелевших самолетов. А Ванда раздобыла где-то старую подводу, впрягла в нее лошадь, которую оставили ей на попечение друзья, и перевозит на ней все что попало: продукты для кухни, обслуживающей беженцев, жителей разбомбленных домов…
27
Член юношеской военизированной организации в довоенной Польше.