Ваша С.К.
Шрифт:
Тут и граф усмехнулся, покрутив над столом ладонями.
— В ладушки?
— Да, я все детство с Федором Алексеевичем играла. Это ж так просто: руки сами отскакивают. Он о мои ладони обжигается, а я об него обмораживаюсь. Ну давайте… Что вы теряете? Али проиграть боитесь?
И даже подмигнула ему хитрая княжна!
— Полноте, Светлана! Не пытайте силу вашего пояска. А как не поможет? И серебряного на вас ничегошеньки-то нету. Нет, не будет вам ладушек, бесстрашное вы дитя!
И граф спрятал руки
— Ну, тогда вам на покой пора собираться…
Он вскинул голову, да так резко, что пришлось схватиться за камзол, чтобы удержать его на плечах.
— Не усну, — и улыбнулся добро. — Ваша колдунья мало сна мне в кровь намешала. Куда ж мне уснуть с трех глотков?
— Тогда я над вами поколдую, хотите?
Светлана игриво склонила голову на бок. На лице ее блуждала странная улыбка: то ли робости, то ли ехидства. Граф сколько ни пытался, так и не смог угадать ее природу.
— Вы же колдовать не умеете.
— Я не умею, но у меня есть волшебное одеяло, которое сшили русалки из лоскутков сарафанов, в которых в омут кинулись. Они хранили их долгие годы, а потом решили князю презентовать. Он кутал меня в это одеяло, и я тут же засыпала. Правда, он еще любил читать мне балладу Жуковского, в честь которой и назвал меня. Ну же, укладывайтесь на лавку.
Граф покорно скинул сапоги и вытянул ноги. Не к двери, лежать лицом под иконами было опасно — а наоборот, головой к двери. И следил за тем, как княжна откидывает крышку сундука, роется в рубахах и достает скрученное валиком яркое лоскутное одеяло.
— Вот так, — одеяла хватило лишь, чтобы прикрыть грудь. — Вы же не мерзнете, верно?
— Я — нет, — улыбнулся граф одними губами. — А вы в мокрой рубахе — да.
— А я пойду на солнышке посижу, обсохну. А потом в пустом овине прилягу. Дворовой не обидится. Ну же, закрывайте глаза… Живо!
— Вы обещали почитать мне. Где ваша книга?
— Я же, кажется, сказала вам, что у меня прекрасная память на стихи, — снова кокетничала девушка. — В той книге все равно страниц не хватает. Первых. Там на том столе стоит зеркало с свечою, два прибора на столе. Загадай, Светлана. В чистом зеркала стекле в полночь, без обмана ты узнаешь жребий свой: стукнет в двери милый твой легкою рукою. Упадет с дверей запор, сядет он за свой прибор ужинать с тобою… Вот я и решила погадать. Только ко мне мертвец сразу вошел, когда я еще и в зеркало не взглянула. Получила я тогда, вместо жениха, трепку от Федора Алексеевича за порчу книги…
— Аж странно от него ждать такое трепетное отношение, пусть даже к бумаге, — перебил граф.
— Знаете, — насупилась девушка, и он даже испугался, что Светлана сейчас с соседней лавки поднимется и уйдет. — О мертвых либо хорошо, либо ничего — все остальное: сплетни и доносы. И некоторых, да будет вам известно, смерть облагораживает. Если пропорционально смотреть, то он на тот свет людей при жизни больше отправил, чем после смерти… Да, с живым бы я с ним встретиться никому не пожелала, но сейчас он ничем не хуже вас, а может быть даже лучше, — добавила она уже с вызовом.
— Прошу простить мне мою бестактность, — с улыбкой
— Вот Светлане мнится, что под белым полотном мертвый шевелится…
— Погодите, Светлана, уже и не шевелюсь я почти. Лишь губами могу двигать. Бросьте свою колыбельную. Скажите лучше, кого себе нагадали? Ни в смерть не поверю, что не гадали после!
Светлана вскинула голову и снова набок свесила с игривой улыбкой:
— Гадай не гадай, а отдадут, не спросят. Без родительского благословения из дома не сбегу… Лучший друг нам в жизни сей Вера в провиденье, — пропела она, — а остальное в балладе и не важно… Спите, а я пойду уже…
— Светлана…
— Вот же напасть! Да спите уже, но чутко… Чтобы вас здесь не придушили.
— Да пусть бы и придушат. Души-то нет…
— Спите… Спите… Бездушный вы мой душегубец.
И Светлана на цыпочках пошла к двери, и граф больше не позвал ее. Сон под лоскутным одеялом оказался смертельно глубоким.
Глава 24 “Академик печных наук и прочих мук”
«Рассвет уж близится, а Олечки все нет», — повторял, как заведённый, Фёдор Алексеевич второй час. И уже даже дорожку протоптал от входной двери до спальни бывшей курсистки. Окна крохотной комнатки выходили во двор, на котором ничего интересного не было. Да и ничего не было, кроме балагана, где жили тахи и зебры. Впрочем, интересовать они могли лишь любопытных соседей, но соседи, сколько ни были любопытны в силу того, что жили по соседству с нечистью, так и не нашли никакой лазейки во двор Фонтанного дома. Мирные же, менее любопытные, горожане и слыхом не слыхивали никакого ржания, потому что тахи и зебры были приличными лошадьми и без повода не ржали. Повод же они получали, лишь когда их запрягали в княжеские экипажи, но смеяться над хозяевами, как известно, дело неблагодарное, так что жительницы балагана были особами выносливыми, незаметными и немыми.
Впрочем, даже ржи они во всю глотку, то Олечке Марципановой не было бы до них никакого дела. В силу некоторых причин она запретила себе любопытничать вообще. Впрочем, окно в ее камере намертво заколочено было совсем по другой причине, по любовной: здесь часто дневал княжеский секретарь. А совместным ложем им служила старая лодка с пробитым дном, которую притащили с Фонтанки — доски насквозь провоняли рыбой, и этот запах убаюкивал Олечку лучше всяких ласк, а в арсенале упыря имелось довольно притирок, чтобы скрыть дневные грешки от тонкого нюха княгини Марии.
Дно не латали специально — через него спускали горючие слезы прямо в водосточную трубу, а слез в этой камере исправительного заключения было пролито немало. Когда в тысяча восемьсот семьдесят девятом году в руки княжеского секретаря волей случая попал перевод книжечки английского математика Чарльза… — это было, пожалуй, единственное имя, которое Федор Алексеевич пытался запомнить и никак не мог, — он твердо верил, что автор сказки про девочку Алису выдумал реку из слез. Так случайно Фёдор Алексеевич нарушил главное правило загробной жизни — в сказки верить не только можно, но и нужно, иначе сказка станет явью… Например, в лице Олечки Марципановой.