Ваша жизнь больше не прекрасна
Шрифт:
Зина уже подклеила раккорд и несколько раз крутанула бобины, показывая, что готова к работе, а я все ждал окончания сна и не решался задать вопрос. При этом чем меньше во мне оставалось решимости, тем нелепее выглядела задача. Что за натура, ей-богу! Разве нужны еще какие-нибудь доказательства? Но я всю жизнь только и делал, что оговаривался, уточнял, извинялся и уточнял, мучился, скрывая под этой щепетильностью малодушную потребность в чужих аргументах. Вспомнился слоган из немецкого мультфильма. Христос слезает с креста, чтобы посмотреть телевизор: «Хватит зависать, пора
Я, однако, продолжал зависать (не как Христос, конечно, а как, например, компьютер) и, чтобы скрыть это, диктовал Зине тоном сосредоточенного хирурга:
— Весенняя тишина. С птицами. Секунд на десять. Капли, да, частые, вперебивку. С крыши. «Осенняя песня» Чайковского. Стоп, отменяется. Ущелье. Только без сов. С водопадом, хорошо. Поезд. Марикони.
— Полный набор у. е. вечности.
— Зина, давай без комментариев. И без того тошно.
Итак, по плану сегодня выходило двое ученых. Что характерно — оба покойники. Слесарей, вспомнил я разговор с Варгафтиком, как всегда недобор.
Мог ли я думать в детстве, что свыкнусь когда-нибудь с такой компанией? Да еще буду испытывать при этом некий ритуальный экстаз. Что тебе штатный сотрудник морга. «Немного живинки на щеки, чтобы было как при жизни после ста грамм». Но у тех хоть такса есть, пусть и негласная. А я, получается, за идею.
Первым я решил сделать сюжет об Игоре Николаевиче. Так будет честно. Однако перед глазами стоял не Игорь Николаевич, а окошечко кассы, в которой выдают билеты, заказанные по Интернету. Мысль о побеге лишена была практического смысла, но я подумал все же, что надо как-то добыть свой паспорт из душистых рук Алевтины Ивановны. Вопрос был не в том, способен ли я на убийство при крайних обстоятельствах, а в том, чтобы эту Алевтину Ивановну найти. Все упиралось в неизвестность, в которой были равны сморчки, сверчки, люди и вымершие динозавры. Короче, не до философии.
Не сразу я понял, что еще меня раздражает и мешает сосредоточиться. Репродуктор тихо сипел голосом Иветты Кораблиновой: «Реальная угроза нависла над завоеванием XX века — репертуарным театром, о чем нынче не тревожатся даже не ленивые, а только мертвые».
Ах, эта тяга к сильным словам! Чудовищная бестактность! Закат репертуарного театра меня, действительно, не тревожил.
— Зина, что за привычка! Выруби эту отпевалу, — крикнул я.
— Тихо. Тихо. Кораблинову, между прочим, вчера муж бросил.
— Это ее проблемы.
— Лапуля, ты говоришь, как бандит из сериала.
— Всё, конец связи. Давай работать. Я пошел за стекло.
В наушниках была весенняя тишина, ее нарушала дежурная перекличка птиц, которую я за годы выучил наизусть, ничуть не приблизившись к тайне. Радионекролог не в первый раз представился мне жанром старомодным и недобросовестным, из груди рвалась песенка «Нас утро встречает прохладой». Интимные интонации собственного голоса живо напомнили Алевтину Ивановну с ее девственной бородавкой, но я только форсировал волнение, потакая, вероятно, требовательным всхлипам Фаины Николавны. Последние слова должны были раствориться в космической музыке Марикони, но Зина меня прервала:
— Еще
— Хорошо.
— Если романтика… — услышал я собственный голос и подхватил: —… это желание поменять свою участь на любую другую, то Игорь Николаевич не был романтиком. Каприз случая — это сказано не про него. Он верил в смерть.
Меня давно не смущало, что я принадлежу к тому числу умников, которые испытывают большие трудности с осуществлением.
Когда я вышел из студии, Зина уже перематывала готовую пленку на маленькую бобину.
— Слушать будешь?
— Нет.
— Как ты это странно сказал: «верил в смерть». Разве в нее можно верить?
— Ты что-то хотела меня спросить? — сказал я.
— Антипов в папке, — невозмутимо ответила Зина.
К своему стыду, я действительно не помнил, когда у Зины день рождения. Это помогло бы мне избавиться от вопроса, который и без того в здравом уме был невозможен. Весна нынче или осень? А и правда, Зиночка, какое нынче время года? Завтра у тебя день рождения, это я помню, как же. Но… но… Или так: кстати, ты кто по знаку Зодиака?..
Вместо этого я сказал:
— Ну и погода сегодня. Не поймешь: то ли весна, то ли осень?
— Возраст, Костик. Лет двадцать назад тебе бы этот вопрос и в голову не пришел.
Я неопределенно хмыкнул и углубился в личное дело свежего покойника.
Владимир Сергеевич Антипов при своей жизни занимался акустикой, стоял едва ли не у истоков электронной музыки, занимался имитацией природных звуков и шумов, голосов птиц и животных. Почти коллега. И сам он, как водилось у «шестидесятников», был не чужд сочинительства: в программках филармонических концертов конкретной музыки стояли его композиции.
По молодости он охотно писал для популярных журналов и, надо сказать, писал превосходно. Вообще, вдохновенный был человек, он мне уже нравился. Лицо как будто знакомое, что-то между Ноздревым и Пьером Безуховым. В безвинных и шалых глазах читалась внутренняя сосредоточенность уссурийского тигра. С таким на дурачка не проедешь. Простодушного, может, и пощадит, но объегорить себя не даст, а наживку из лести даже не заметит. Я уже досочинял образ: Антипов был умен не только ученым умом, но и человеческим, не специальным, а общим.
Жаль, что мы не встретились раньше. Во фланелевой, расстегнутой на две пуговицы рубашке… Губы в улыбке, не собраны, как у школьника, нечаянно поставившего кляксу. Но и про уссурийского тигра забывать нельзя.
Над многими вещами Антипов заставил меня задуматься впервые. В народных верованиях голос, утверждал он, это принадлежность освоенного человеком пространства. Голос человека, животного, музыкального инструмента существенная примета «этого мира». В заговорах болезни изгоняют туда, где не кричат петухи, не блеют овцы, не звучит волынка, не поют девушки. Недаром и во время поминок их участники общаются друг с другом шепотом, то есть без голоса. И напротив, если сорвется голос у кого-либо из поющих в церкви во время венчания, это может повлечь смерть одного из новобрачных.