Василий Тёркин
Шрифт:
– У меня, - заговорил он, закуривая папиросу, там, по Яузе, в сторону от дороги к Троице, намечено местечко. Ты московские-то урочища мало знаешь, Сима?
– Совсем не знаю. Даже в Сокольниках не была. Мы ездили в Москву зимой.
– Чудесное есть местечко... около Свиблова. На лодке можно спуститься по Яузе... Берега-то все в зелени. Мне один человек уступит свою дачку... Ему как раз надо ехать на несколько недель в Землю Войска Донского.
– Найдем!.. По мне, пожалуй, хоть и под Нижним. Есть прекрасные места, туда
– Нет, этого не нужно, Сима!.. Особливо во время ярмарки. Никакого нет резону там оставаться.
Он немножко нахмурил брови, но тотчас же его большие глаза, со слезой, улыбнулись, и он протянул ей руку.
– Ты уж доверься мне, - выговорил он, оглядывая ее и потом подхватил ее руку, она хотела что-то достать на столике, - и несколько раз поцеловал.
От этой ласки она трепетно прильнула к нему головой и тихо, чуть слышно сказала:
– Вася! как же ты... там в Сормове покончил?.. Ведь дело-то не ждет... Пароход твой, чай, давно готов?
– Готов, - небрежно выговорил Теркин.
– Сядь сюда... поближе ко мне!
Она усадила его рядом с собою, сама пододвинулась к подушке и оставила обе руки в его руках.
– Вот так. А то я тебя совсем не чувствую...
Он негромко рассмеялся и взял ее за талию.
– Должно быть, тот барин... там на низу... не при деньгах?
Теркин помолчал.
– Зачем нам с тобой, Сима, о делах перебирать!.. Это еще успеется. Какая тебе в этом сладость?..
– Нет!.. Ты напрасно, Вася!
– Она выпрямила стан и поглядела на него вбок.
– Все, что ты и твои заботы, планы - это и моя жизнь. Больше у меня нет никакой, да и не будет!
Ее голос, низковатый и слегка вздрагивающий, проникал в него и грел. Так может звучать только беззаветная любовь.
И чего ему скрытничать?.. Ведь это - самолюбие мужчины, не что другое... Не хочется сказать прямо: "Да, я потерпел осечку и денег у меня нет, и вряд ли я их добуду в течение августа".
У него всегда второе душевное движение лучше первого. И в эту минуту и во скольких случаях жизни он так вот и ловил себя и поправлял.
– Что ж!
– вымолвил он, тряхнув головой. Лгать не хочу. Усатин теперь и сам так запутался, что дай Бог от уголовщины уйти.
– Как так?
Он рассказал ей просто, что видел и слышал от Дубенского и самою Усатина.
– Покачнулся, значит?
– спросила она и опустила голову.
– Этого мало, Сима. Покачнулся не в одних делах... а в правилах своих. Это уж не прежний Усатин. Мне прямо посул сделал, чтобы я его прикрыл... дутым документом.
Он с большим оживлением рассказал и про "подход" Усатина..
– Разумеется... ты отказался. Нешто ты пойдешь на это?.. Другие пойдут, а не ты.
Губы ее прикоснулись к его лбу.
И она подумала в ту же минуту:
"Не примет он наших денег. Будет доискиваться, не украли ли мы их у Калерии?"
Это ее смутило, но она
– Вася!.. Беда не велика... Деньги найдутся.
Он поглядел на нее быстро и отвел глаза.
Ему бы следовало сейчас же спросить: "Откуда же ты их добудешь?" - но он ушел от такого вопроса. Отец Серафимы умер десять дней назад. Она третьего дня убежала от мужа. Про завещание отца, про наследство, про деньги Калерии он хорошо помнил разговор у памятника; она пока ничего ему еще не говорила, или, лучше, он сам как бы умышленно не заводил о них речи.
То была в нем деликатность. Он так объяснял это. Но теперь приходилось сделать два-три вопроса, от которых не следовало бы отвертываться, если поступать по строгой честности.
– Видишь...
– продолжала Серафима тихо, но тревожнее, чем бы нужно.
– После отца осталось... больше, чем мы с мамашей думали... И никакого завещания он не оставил.
– Не оставил?
– переспросил Теркин и вскинул на нее глаза.
– Ей-же-ей!.. Никакого!
– почти вскрикнула она и схватила его за руку.
– Никакого завещания... Он при мне, еще тогда, как ты уехал к Усатину, велел подать шкатулку и рассказал...
Она как будто запнулась.
"А деньги Калерии?" - подсказал себе Теркин.
– Однако... выражал свою волю... устно или... оставил для передачи... твоей двоюродной сестре?..
– Вася!
– еще порывистее перебила его Серафима и положила горячую голову на его левое плечо. Зачем ей деньги?.. Я уж тебе говорила, какая она... И опять же отец и к ней обращается.
– Значит, есть завещание?
– Нет, я тебе покажу... просто на пакете написано... И прямо говорится, чтобы она поделилась и с матерью, и со мною.
– Однако... капитал оставлен прямо ей... Стало, ее деньги были в оборотах отца, и он, как честный человек, не пожелал брать греха на душу.
– Вася! Милый! Зачем так ставить дело?.. Маменька и я вольны распорядиться этими деньгами, как нам совесть наша скажет... Мы не ограбим Калерии. Да она первая, коли на то пошло, даст нам взаймы.
– Это дело десятое, Сима!
И он почувствовал, что подается.
– Но я так, из рук в руки от тебя, одной тысячи не приму, пока ты к ней не обратишься... Да и то мне тяжко будет одолжаться из такого источника.
– Это почему?
На ресницах ее заблестели две крупные слезинки.
– Тебе стыдно... Ты гнушаешься. Источник нехорош!.. Спасибо!..
Она готова была разрыдаться.
– Сима! Разве я в таком смысле?.. Ты не понимаешь меня!
Его сильные руки обнимали ее... Она под его ласками утихла сразу.
– Нет!.. Позволь!.. Позволь!
Серафима вскочила, взяла дорожный мешок, торопливо отперла ключиком и достала оттуда пакет.
Теркин следил за ней глазами. Он не мог подавить в себе вопроса: какая сумма лежала там?