Василий Тёркин
Шрифт:
Череп его совсем полысел, и только кругом в уровень ушей шла полоса русых, плотно остриженных волос с легкой проседью.
Депеш он еще не читал и держал их в другой руке.
– До вас у Петра Иваныча неотложное дело... Я на воздухе побуду.
– Да разве так приспичило, Дубенский?
– Вы депеши еще не прочли?
– спросил техник с ударением.
– Сейчас, сейчас...
Теркину захотелось остаться посмотреть, изменится ли Усатин в лице, когда прочтет депешу.
Первую, уже распечатанную,
– А! вот что!
– глухо вырвалось у него.
– Предполагаю, какого содержания остальные две... Господа... Едем. Я вскрою эти депеши у себя в кабинете.
– Быть может, - начал Дубенский, - вам отсюда придется ехать на станцию.
– Нет, друг мой... я и без того измучился. Если нужно, я поеду завтра... да и то... Я знаю тех... московских. Сейчас голову потеряют.
Глаза его перебегали от Дубенского к Теркину... Лысина была влажная. Нос, несколько вздернутый и тонкий - на таком широком и пухлом лице, - сохранял свое прежнее характерное выражение.
– Едемте, господа... И первым делом выкупаемся.
Еще раз пробежал он депешу и наморщил лоб.
Но двух остальных он так и не вскрыл.
"Малодушие закралось, - подумал Теркин, - чует что-нибудь очень невкусное..."
Но вера в этого человека еще не дрогнула в нем. И желание отвести ему беду зашевелилось в его душе.
XXIX
В гостиной, с дверью, отворенной на обширную террасу, было свежее, чем на воздухе. Спущенные шторы не пропускали яркого света, а вся терраса стояла под парусинным навесом.
Теркин оглядывал комнату - большую, неуютную, немножко заброшенную. Мебель покрывали чехлы. Хозяйского глаза не чувствовалось. Правда, семейство Усатина за границей. Но все-таки было что-то в этой гостиной, точно предвещавшее крах.
Усатин, когда они приехали, провел Дубенского в кабинет. Голоса их не доносились в гостиную, да Теркин и не думал прислушиваться... Объяснение затянулось. Он закурил уже третью папиросу.
Дверь из кабинета выходила тоже на террасу, за углом.
Заслышался наконец гул разговора. По террасе шли Усатин и Дубенский. Они остановились в глубине ее, против того кресла, где сидел Теркин.
Теркин ерошил волосы и двигался боком, заслоненный обширным туловищем Усатина. И на лице Арсения Кирилыча Теркин тотчас же распознал признаки волнения. Щеки нервно краснели, в губах и ноздрях пробегали струйки нервности, только глаза блестели по-прежнему.
– Как знаете! Я вас не желаю насильно удерживать, - дошли до слуха Теркина слова Арсения Кирилыча, - но не следовало, милый мой, так рано труса праздновать!..
Он обернулся в сторону открытой настежь двери и увидал Теркина.
– Значит, вы сейчас обратно?
– резче спросил
Тот что-то пробормотал и торопливо протянул руку, сделал два шага по террасе назад, потом повернул и прошел гостиной, чтобы проститься с Теркиным.
– Перетолковали?
– спросил Теркин.
– Да-с... Я еду... сейчас... Очень жаль, что не удалось...
Дубенский не договорил, стиснул руку Теркина и быстро зашагал к двери в переднюю. Волосы его были в беспорядке, все лицо влажное.
– Ну, будьте здоровы!
Свое пожелание Теркин пустил ему вслед стоя.
– А!..
– окликнул его сзади Усатин.
– Вот это чудесно! Какая прохлада! Мы здесь и закусим... В столовой наверно духота... Только еще рано... Мы посидим, потолкуем... Не угодно ли на диван?
Он взял Теркина за плечо и повел его к низкому дивану у одной из внутренних стен.
– Вот сюда... Позвольте раскурить о вашу папиросу.
Они расселись... Усатин закурил и раскинулся по спинке дивана.
– У-ф!..
– выпустил он воздух звонкой нотой.
– Вам, Арсений Кирилыч, наверно, не до меня и не до моих дел, - начал Теркин искренно и скромно.
– Что-то у вас такое стряслось...
– Вы знаете? Из газет?
Вопрос Усатина зазвучал резко.
– Нет, от господина Дубенского... я кое-что...
– Тосподин Дубенский, - прервал уже раздражительнее Усатин, - как я ему сейчас на прощанье сказал, слишком скоро труса празднует.
Он ударил себя по ляжке и переменил положение своего грузного тела.
– Удивительное дело!.. Кажется, я всем таким господам, как милейший Петр Иваныч, давал и даю ход. Без моей поддержки ему бы не выбраться из мизерии поднадзорного прозябания.
– А господин Дубенский из нелегальных был?
– Помилуйте!.. И как еще!.. Теперь он директор значительного завода. Пять тысяч жалованья и процент. Во мне было достаточно времени увериться. Я никого из работающих со мною не подведу.
– Вы-то!
Это восклицание вылетело у Теркина задушевной нотой.
– Только со мной идти надо вперед смело, не бояться риска, временных заклепок, подвохов, газетной брехни, всяких дешевых обличений, даже прокурорского надзора... на случай доносов...
– А нешто до этого дошло, Арсений Кирилыч? вполголоса спросил Теркин, слегка нагнувшись к Усатину.
– Дошло ли?!
Усатин прищурился на Теркина и мотнул головой.
– Донос, наверно, сделан на днях... В обеих депешах говорится про это.
И, как бы спохватившись, он перебил себя восклицанием:
– Я знаю и чувствую, откуда это идет. За все свое прошлое приходится отвечать теперь, Теркин... Ведь вашего отца, сколько я помню, его односельчане доконали?
В Сибирь сослали, - подсказал Теркин.