Васина Поляна

Чумичев Левиан Иванович

Тоня быстро заперебирала струны:

Еки-беки, сильвотики-дротики…

— Не надо! — попросил Леня, девушка сейчас до жути походила на Варю.

— Другую, московскую, — приказал Царь.

Пальцы отрывисто забухали по струнам:

Лифтом, лифтом ездить так приятно… Лифт, он очень сокращает путь. Лифт везет так тихо, аккуратно, В

лифте можно даже отдохнуть. На первом этаже они молчали, Поняли друг друга на втором. А на третьем не было печали, На четвертом встал вопрос ребром. Лифтом, лифтом…

— Да, Тонечка, что-то не очень нравится твое искусство нашему гостю, — перебил песню Царь. — А ты взбодрись, Леня! И не думай ни о чем, не печалься. Ты ведь сейчас о той медичке думаешь, с танцев-то? Правда ведь? Ну вот видишь, ты еще краснеть умеешь, ах ты золото, а не человек… Так вот, честное мое слово, чем бы сегодня наш с тобой разговор ни кончился, о той девахе не беспокойся — ее никуда не затащат, не обидят, воровать не заставят. Я вообще не люблю заставлять, я убеждаю. Сегодня вот убеждаю тебя, Леня. Нужно иметь цель в жизни! Правильно я говорю? Главная цель у любого уважающего себя человека, у любого, Леня, — жить независимо, достойно, красиво. Все это могут дать только деньги! Даже высокий пост этого дать не может, а деньги могут. Естественно, обладателем денег должен быть умный человек. Деньги могут поднять человека, но они и сгубить его могут… Я знал одного милиционера, который выиграл по лотерее сто тысяч. Был все только оклад и вдруг — сто тысяч! Знаешь, что сделали деньги с этим милиционером? Он застрелился. По моим наблюдениям, ты твердый человек, Леня. Цельный. Мне нужен такой товарищ. Вот и все. Это вот главное, что я хотел тебе сказать.

— Чего ты хочешь от меня, Федя?

— Чтоб ты подумал. Я все понимаю. Мое приглашение — снег на голову… неожиданность. Подумай, Ленечка дорогой, до завтра. Если ты меня правильно понял, приходи завтра сюда, Тонюша еще вечерок в доме побудет… Если ты меня не понял… не приходи сюда, Ленечка, не надо. Дело добровольное. Правда, вот должок есть за тобой, но об этом в такой в общем-то приятный вечер говорить не хочется. И получится, что вроде как я тебя пугаю. А я нет, не пугаю…

…Наконец-то Ленька Лосев вышагнул из странного дома.

Отец разбудил его ни свет ни заря:

— Репа, черт с ней, пускай пропадает, а табак давай срежем, знаю, что и ты куришь. Как там у меня еще на работе пойдет после такого перерыва, а табачный запас не помешает.

Ленька с отцом срезали вымахавшие но грудь табачные стебли и аккуратно складывали их в ряды на землю. Отец рассуждал:

— Денька два-три они подвянут, потом под гнет их ненадолго — и на чердак, в темноту, досыхать. А потом нарежем…

Подъехал нахаловский старик Киселев на телеге:

— Эй, хозяева! Репы не продадите?

— А ты в столовую кирзаводскую три воза свези, а один себе, понял? — предложил отец.

— Че не понять, — изумился Киселев, — за полдня

сто кило репы заработать… Если вам ее не надо, продали бы… На этом добре десяток свиней можно в зиму пустить.

Он ускакал, накручивая вокруг головы вожжами, а на поле прибежала заплаканная Варя Смирнягина. Ткнулась в Ленькину грудь:

— Леня, сегодня утром, сейчас, умер Саша Лебедев!

…Вместо дня рождения Леньки Лосева в тот день хоронили его друга Саню Лебедева.

Гроб с телом выносили из заводского общежития.

Все было честь по чести: сначала вынесли венки, большинство из которых было сплетено общежитскими девчатами, ребята несли крышку, самого Сашу. Было много траурных лент, нарисованных цеховым художником.

Шиховские на похоронах были все, кроме Козлова. И начальник цеха Куликов был.

Но в основном за гробом шли общежитские ребята и девчата. Чуть больше года прожил в заводском общежитии ленинградский паренек Сашка Лебедев, а друзей проводить его собралась тьма-тьмущая.

Гроб пронесли на руках до самой Лопатинской горы.

Там, с краю кладбища, под веселой лохматой сосенкой была вырыта могила.

Как только на длинные жерди поставили гроб для прощания и как только начальник цеха Николай Николаевич вышел было вперед, к гробу решительно подошли два паренька, загородили собой Сашу. Один парень плакал и не мог говорить, а второй сказал:

— Мы эвакуировались с Сашей вместе из Ленинграда, вместе в детдоме были. Мы понимаем, за год у него тут появились новые друзья. Такие люди, как Саша, всегда имеют друзей…

Ленька Лосев редко плакал. Если вспомнить… трудно вспомнить… а сейчас он ревел. Варя стояла рядом, давала иногда ему какие-то таблетки, и он послушно их жевал.

Ленинградский парень говорил так:

— Мы приехали к вам на Урал не только проститься с другом нашего детства, но и сказать вам, уральцам, большое спасибо, что вы поняли и полюбили нашего Сашку. Его отец погиб на фронте, маму и двух сестренок он схоронил во время блокады. Прожил он немного, но честно. Из-за Саши в нашем детдоме не смели поднять голову подлецы и негодяи!

— И в нашем общежитии тоже! — крикнул кто-то из толпы.

Некоторое время все стояли молча. Только Куликов подошел к незнакомому ленинградскому пареньку, поцеловал его:

— Ты очень хорошо сказал, мальчик.

Ленька тоже сказал бы о Сашке Лебедеве, какой он бесстрашный был, как он любил жизнь и Аллу Кильчевскую, как он мог кому угодно правду в глаза сказать…

А к могиле вышел лобастый Ваня Фролов:

— Сашка не только работал и за всех заступался, он бы шахматным гроссмейстером мог быть.

Фролов немного подумал и добавил:

— А в карты он играть не любил.

Поминки прошли в столовой, недалеко от общежития. Никто из ребят больше стакана пить не стал.

Ленька Лосев тоже выпил стакан водки за помин Сашиной души. Почему-то закружилась голова, он даже вышел на улицу, где сразу же рядом с ним оказалась Варя Смирнягина.

— Голова чего-то… прямо как после карусели.

— Это ты успокоительных таблеток наглотался… Идем, Леня, к нам отсюда ближе, отдохнешь, а потом свеженьким домой придешь.