Васина Поляна
Шрифт:
Впереди завиднелся свороток.
Худышкин почти каждый рейс хоть на минутку останавливался здесь и не переставал удивляться этому чуду-юду.
В могучем теле матерой березы прижилась веселая сосенка. Она обосновалась на изгибе, у самого комля.
Береза старалась за двоих — и себя кормила, и удочеренную сосеночку. Оба дерева были довольны друг другом. Одной из ветвей береза поддерживала падчерицу, не давала ей запасть, накрениться, и та росла прямой, стройной и красивой.
У своротка стоял невысокий, коренастый старик, смотрел на деревья.
Худышкин остановил
— Здорово, правда?
Старик поцокал языком:
— Чудо какое-то! Как увидел, так и стою и стою.
— Не здешний сами-то? — поинтересовался Худышкин.
— Нет. Приехал вот… Знаете, перед концом всегда в памятные места тянет. А для меня Васина Поляна… Я эти места еще с двадцать третьего года помню. Тогда здесь всего четыре дома стояло, железной дорогой и не пахло. Выселками эти места назывались. А на той стороне речки еще одно чудо есть. Раз вы такой интересующийся, я вам как-нибудь покажу Волшебную яму.
«Интересный старикан встретился», — подумал Худышкин и вдруг предложил:
— Давайте познакомимся, моя фамилия Худышкин Николай Иванович.
— А я Кудрин Исак Гаврилович, — ответил старик.
Определенно старик этот, Кудрин, чем-то располагал к себе. Старый-старый, лет уж под восемьдесят, а бодрый еще, самостоятельный. Деревья вон чудные углядел. Углядел и остановился полюбоваться. А такие удивляющиеся люди всегда хорошими, добрыми бывают, ну, и не без чудинки, конечно. Старик вон про какую-то Волшебную яму толкует.
Худышкин присел под березой, закурил.
— А я так и не привык к этой заразе, — сказал Кудрин. — Все в детстве начинается. А мы, первые пионеры, не курили.
— А у нас в детдоме все, как один, палили-зобали, — вздохнул Худышкин.
— Сиротой росли? — посочувствовал Кудрин.
— Война. Отец на фронте сгинул. А мама… Я совсем пацаненком был, но помню, что ее в Васиной Поляне схоронили. Запомнилось название станции. Мы эвакуировались сюда, на Урал, а дорогой мама и померла.
— Так здесь и остались с тех пор?
— Нет, после детдома носило по стране. Я ведь не только шофер, а и тракторист, и комбайнер, механизатор, в общем. Ну, под старость в Свердловск приехал. Шоферю. А тут нас, шоферов, по деревням посылать стали, Продовольственной программе плечо подставить. Гляжу — Васина Поляна! Ну и вспомнилось. Сюда напросился. На кладбище сходил — нет маминой могилки. Не нашел. Столько лет прошло…
— А вы любую (заброшенную) облюбуйте и ухаживайте, все на душе легче, — посоветовал Кудрин. — Я ведь тоже из-за могилы здесь. Приехал сюда за тридевять земель друга детства понаведать. Жизнь крутит-вертит, некогда все, думаешь, а-а, мол, успеется. А хвать-похвать, уже и не успел. Чтоб вам понятно было — схоронен на той стороне речки хороший парень. В двадцать третьем году сам он организовал одну из первых в Екатеринбургском уезде деткомгруппу. По-сегодняшнему сказать — пионерский отряд. Я был в том отряде горнистом.
— А потом?
— Работал всю жизнь ветеринаром. И на фронте в этой должности пребывал. Теперь вот пенсионер.
Худышкин поднялся:
— Простите, Исак Гаврилович, мне ехать надо. Я силос
— Да нет, я пешочком пройдусь. Встретимся еще, Николай Иванович. Я здесь побуду недельку-другую.
Деревенька Васина Поляна разместилась на косогоре. Старые дедовские дома стояли вперемежку с современными верандистыми дачами — чувствовалась близость города.
Нижние дома упирались в двухрядную настоящую железнодорожную магистраль.
Стояла здесь и крытая платформа с кассой. Конечно, путевые настоящие поезда здесь сроду не останавливались, а вот многочисленные электрички спотыкались на минутку. Над платформой висела надпись: «Разъезд № 216». Почему двести шестнадцатый, никто не знал, до города всего-то было тридцать километров, а до Москвы не одна тысяча верст.
Командовала тут Фекла Нестерова — она дворником числилась, метлой порядок наводила на платформе. Летом-то и утром и вечером мести приходилось, а зимой так, зарплата только шла, да получала еще Фекла за медаль материнства.
От платформы шел крутой спуск к Вихляйке, неширокой изгибистой речке.
…Солнышко уже нагрело песок, подсветило гальки и ракушки в мелководье.
У воды на песке лежали трое ребят в плавках.
В середине Базиль Нестеров расположился. Вообще-то Базилем его только мать звала, а здесь, в Васиной Поляне, его знали как Ваську Слона. Здоровый он, Васька Нестеров. Лежит, лицо от солнца лопухом закрыл.
Над Слоном колдовал Алька Айболит. Он худенький и хлипкий. На спине четкие бурые пятна от медицинских банок.
Из большой кучи молочая Алька выбирал самые крупные стебли и, надломив конец, выводил белые линии на Васькиной груди.
Третий паренек марки рассматривал. У Вадика Шестакова много всяких марок.
Алька сдул песок, и на Васькиной груди остался рыжий гривастый лев с раскрытой пастью.
— Получилось! — обрадовался Айболит.
Вадик отложил марки, тоже посмотрел — мировецкий лев получился.
— Ягненка еще нарисуй, — сказал Слон, — чтоб лев лапой на дохлом ягненке стоял.
Вадик Шестаков рассмеялся:
— Какие же ягнята в Африке? Там львы зебр едят и антилоп-гну.
— Вот Марочник, все знает, — смирился Слон. — Ну, валяй, Айболит, гни антилопу.
И тут голоса послышались. Наверху, у одинокого тополя, стояли бородатый худой парень с фотоаппаратом и две модных джинсовых девицы.
— Забирайтесь на дерево, — командовал бородатый, — а я вас щелкну с нижней точки.
Осокорь высился над самым обрывом. К макушке дерева была прикручена проволока. Она свешивалась почти до самой земли. На конце проволоки закреплена палка. Если, держась за нее, разбежаться, то вынесет к середине Вихляйки. Тогда не зевай, вовремя отпускайся от палки — и в воду. Среди вихляйской ребятни это дело почему-то смертельным номером называется. Лучше всех исполняет «смертельный номер» Васька Слон. Он с переворотом прыгать умеет, вниз головой. Вадик «солдатиком» предпочитает. А Алька… Чего там говорить, Айболит, он и есть Айболит.