Ватага 'Семь ветров'
Шрифт:
– Как дела у "кураги"?
Очередная куча мала решила, что "курага" отвечает на следующем коммунарском дне за разговор об Отечественной войне. Это к первому дню почти не готовились, не знали, что предстоит. А теперь с каждым разом дела становились все серьезнее, приходилось все больше читать и думать. Но все это было так не похоже на общественную работу, что все занимались с удовольствием. Дай Игорю Сапрыкину или тому же Лене Лапшину поручение на годзавалит. Даже и не возьмется - не любит он общественной работы: "Отстаньте от меня, у меня тренировки!" А почему "отстаньте"?
– По-моему, разобрался.
– Леня показал на разложенные перед ним карточки.
– День за днем.
Костя попросил показать ему, и они подошли к доске.
Леня чертил уверенно, не задумываясь; он и с закрытыми глазами начертил бы:
– Вот Паулюс в окружении... Впервые за сто сорок лет немецкая армия попала в окружение... Всю Европу прошли, пять лет воевали, хвастались умением окружать - и впервые сами попали... Первый котел!
К доске стали подходить ребята.
– Чтобы помочь нашим котел уничтожить, - рассказывал Лапшин, - прислали сюда вторую гвардейскую армию Малиновского, он тогда еще только генерал-лейтенантом был.
– Лене нравились все эти подробности. Все, что он знал, он знал до точности.
– В Испании его генерал Малино называли, - сказал Костя.
– Малино. И вот обстановка на двенадцатое декабря,- говорил Леня, не глядя в свои карточки. Зачем ему смотреть? Разве он сам не был тогда, в 42-м, в штабе Малиновского, еще не знавшего, что ему предстоит, и в штабе Манштейна, собравшего в Котельниково танковый кулак для освобождения Паулюса? И всего-то Манштейну ничего идти: до реки Аксай сорок пять километров, потом до Мышковой тридцать пять - всего, выходит, восемьдесят... Что для танков восемьдесят километров по степи?
– А почему Паулюс не ударил со своей стороны?
– Сережа Лазарев тоже почувствовал себя полководцем.
– Ударили бы с двух сторон!
– Ударили! А горючее? Война - это горючее, а у него горючего в танках на тридцать километров хода... Ему же горючее самолетами доставляли, лично Геринг занимался, да опозорился, не смог. Вот они всё и рассчитали: Манштейн из Котельниково ударит, операция "Зимняя гроза", так? Мышкову форсируют, подойдет за тридцать километров - и тут уж ему навстречу Паулюс, операция "Удар грома". Вот у них как - гроза, гром! Для страху, что ли?
В общем, план хорош был: с юга - гроза, с севера - гром.
Пробьют коридор в кольце окружения - и сразу в него грузовики со жратвой и горючим, они уже готовые стояли, нагруженные. Все рассчитано до точки! И никто ничего не знает, никто не ждет их, а они - как снег на голову. Вот как надо операции готовить, - неожиданно для себя похвалил Манштейна Леня Лапшин.
– А наши?
– спросил Игорь.
– Наши что?
– А наши-то про операцию узнали вовремя, они прибытие дивизии из Франции засекли, там рейд конный был, ну и нарвались на этих "французов". Но думали - защитимся...
– Тут Леня вздохнул.
– А как защитишься?
Тут шестьдесят
На километр фронта - полтанк-а и две пушки. И неполный боекомплект снарядов... Куда их, эти две пушки, таскать? Куда раньше ставить? И танки... у Манштейна - пятьсот, а у наших знаете сколько? Семьдесят семь...
У Манштейна даже "тигры" тут были, их из Африки, от Роммеля привезли, даже не перекрасили, так торопились...
А "тигр" что? Броня - сто двадцать миллиметров, вот.
– Леня показал пол-ладони.
– Ее чем возьмешь?
– Не сто двадцать, а сто пять, - поправил Миша.
– Чего сто пять? Чего сто пять? Сто двадцать!
– Сто пять!
– Сто двадцать!
– Сто пять, я сам читал!
Лапшин заорал на весь класс:
– Зверев! Толик! Ну Звериныш же! Сколько броня у "тигра"?
Толик Зверев в конце класса оторвался от книги и не задумываясь отрапортовал:
– Сто двадцать миллиметров, пушка - восемьдесят восемь миллиметров, длина ствола - шесть метров двадцать сантиметров, вот как отсюда и дотуда.
– Понял?
– веско сказал Лапшин Мише.
– Он бьет почти на два километра. Наши еще в то время и не достреливали до него, а он уже - блямс!
– Леня ударил кулаком по ладони.
– Блямс!
– Все равно Т-тридцать четыре лучше, - отозвался Зверев с последней парты.
– Наши научились тогда кумпола штамповать. Вот так: бац - и кумпол, бац, бац - и кумпол. Немцы хотели тридцатьчетверку сделать, собрали инженеров, а не смогли.
Сражение в классе разгоралось.
Леня Лапшин, длинный, подобранный, быстрыми и точными движениями чертил на доске стрелы, показывая, как Манштейн за сутки дошел до Аксая и переправился через него, и как он занял Верхне-Кумскую, вот тут, на полпути до Мышковой, и как наши смертным ударом отбили станицу, а Манштейн опять занял ее, а наши опять отбили, а Манштейн окружил их, а наши выбились из окружения, и уже ничего не осталось у них, ни танков, ни пушек, и людей, кажется, не осталось... А Манштейн еще одну дивизию сюда бросает, свежую! И пятьсот самолетов немецких по три раза в день вылетают... Со страшной силой рвется Манштейн к Мышковой, к Громославке, к Сталинграду, и уже никакого заслона почти что нет ни здесь, ни поблизости - как остановить? Как?
Незамеченная, подошла Елена Васильевна.
– Мальчики! Звонок был! Урок.
– Урок?
– Леня Лапшин оторопело посмотрел на Каштанову. Где он? Как он сюда попал? Разве он не лежит в снегу, разве не винтовка у него в руках?
– Какой урок?
– переспросил Лапшин, недоумевая.
– Литература, - кротко сказала Каштанова.
– Литература, литература, литература!
– Лапшин бросил мел, с размаху швырнул тряпкой об пол и пошел на место, сжав кулаки от злости.
Все ему враги! Все! Его душила злоба, он задыхался от азарта прерванного сражения, и казалось ему, мерещилось, будто оттого, что его прервали, роковым образом переменится судьба наших там, в прошлом, и прорвет фронт Манштейн, сольются "Зимняя гроза" и "Удар грома"...