Вавилон
Шрифт:
— Что ей опять нужно? — Нахмурился царь. Но принять царицу согласился и, как ни странно, встретил примирительной улыбкой. Вокруг него еще суетились слуги; соблюдая этикет, они в строгой последовательности выносили принадлежности его ночного туалета. Наконец главный придворный оправил цепь на груди у царя и, согнувшись в три погибели, облобызал пряжку на его сандалии.
— Когда ты, — рассердился Валтасар, — отучишься, князь, от этой мерзости?
— Так чтил я и его величество царя Набонида.
— О-о-о! — прохрипел Валтасар. — Но ведь я же не
Царь казался сердитым, невыспавшимся, подавленным.
Царица замерла. Когда они остались одни, она опустилась на колено и смиренно склонила голову. Царица ждала, как ждут рабыни или собаки. За последнее время ей столько пришлось пережить, опрометчивость Валтасара сокрушала ее. Она не решалась поднять глаза. Царь хранил молчание, и это угнетало ее еще больше.
Вдруг раздались шаги — один, другой, третий. Царь приближался к ней, и вот сандалия царя коснулась складок ее одежды. Рука Валтасара ласково легла на ее волосы, и, охваченная смятением, царица услыхала его печальный голос:
— Отчего ты не пришла ко мне этой ночью? Я так тосковал по тебе, всем сердцем тосковал по твоей благородной красе.
Она боязливо вздрогнула.
— Тебе трудно поверить в это… Долгие месяцы пренебрегал я тобою, как безумец ждал издалека неведомых красавиц… Но вчера Нинмаха открыла мне глаза. И что-то переменилось во мне.
Он положил ладони на ее обнаженные плечи и зашептал под самым ухом:
— Мое ложе приготовлено для тебя. Благовонный нард и мои объятия ждут тебя на нем. Взгляни мне в глаза, и ты прочтешь в них все. Я не лгу тебе, сестра и жена моя, царица моя.
Взволнованная, она теребила складки своей одежды, речь Валтасара повергла ее в растерянность, напомнив о тех минутах, которые пресекло время, а жизнь изгладила из памяти.
— Встань же, пойдем…
Она поднялась, но он преградил ей дорогу, заключил в объятия и покрыл ее шею жаркими поцелуями.
— Валтасар… я не понимаю… что с тобой? — прошептала она чуть слышно.
— Хочу, чтобы все было как прежде. Давно ли твои прикосновения воспламеняли мою кровь? Помнишь, как, обнявшись, бродили мы по висячим садам Муджалибы? Как бредил я на каждом шагу твоей юной красой?
— Нет, нет, Валтасар! Не воскресишь того, что прошло. Мне все это кажется вымыслом, сказкой, волшебным сном. Хотя…
— Видишь, ты сказала — хотя… Стало быть, ты любишь меня, сестра моя. И я буду любить тебя не так, как прежде, а как подобает истинному царю…
Она покорилась его воле.
Валтасар повел жену в соседнюю комнату, говоря:
— Сегодня ночью мне явилась во сне божественная Нинмаха и благословила мое семя, коему надлежит зачать будущего царя Вавилонии. Мне нужен наследник; как и Набониду. Наступают тяжелые времена, и если сразит меня стрела перса, кому я передам трон? Как знать, что ожидает нас впереди…
— Дождись ночи, Валтасар. Дождись звезд и луны. Я останусь во дворце до утра.
— Сестра, досточтимая сестра моя… Избавь мое тело от мук, душу от тревоги. Вчера нагрянули персидские послы. Что-то
— Я пришла к тебе не за тем. — Губы царицы страдальчески дрогнули.
— Говори не таясь. Если ты пришла ко мне с просьбой — она будет исполнена. В награду за эту минуту.
— Досточтимый брат мой, — она порывалась пасть перед ним на колени, — великодушный, как все истинные властители, молю тебя — запрети убивать чужестранцев на улицах и в домах! Молю тебя, царь, могущественный царь Вавилона!
Он обнял ее и прижал к своей груди.
— Я тотчас отменю приказ. Ради тебя. Вот мой дар, достойный этой минуты.
Он подвел ее к золотисто-белому ложу под пурпурным балдахином, расписанным картинами из жизни неземных существ, которые предавались любви среди небесных светил и цветов.
Отстегнув царскую цепь, Валтасар швырнул ее на ковер из тигровых шкур. Сорвал с себя мантию и тоже бросил на пол. Открыв флакон из драгоценных граненых каменьев, он смочил нардом волосы — себе и сидевшей рядом царице. Затем снова обнял и стал расстегивать золотые пряжки на ее одежде. Царь шептал в упоении:
— Ты долго не могла забыть той минуты под кипарисами, — теперь же ты запомнишь меня навеки. Я опьяню тебя нардом и силой своего молодого тела. Клянусь священной Нинмахой, даже боги не дали бы тебе большего блаженства… Но отчего сидишь ты, как неживая, и взор твой печален, царица, сестра моя? Или ты не хочешь, чтобы род наш правил Вавилонией?
— Хочу, Валтасар…
— И что же…
— Ты забыл, — проговорила она с расстановкой, — что предки твои — княжеского происхождения, и сын твой может унаследовать корону лишь в том случае, если будет зачат самим Мардуком в его святилище?
Он непонимающе уставился на нее и оцепенел от изумления. Минуту длилось молчание, потом глаза его вспыхнули, и он крикнул:
— Я сам хочу быть отцом моего сына… Или…
Валтасар вскочил и, отстранившись, все не мог оторвать от нее взгляда. — …или ты уже носишь в себе плод Мардука, плод какого-нибудь жреца Эсагилы?
Она молчала.
— Я… сойду с ума, если это правда, сойду с ума! — Яростно накинулся он на нее.
Царица молчала.
Широко растопыренные пальцы Валтасара застыли у ее лица. С каким наслаждением сорвал бы он эту личину немоты, разжал эти застывшие губы, чтобы слетело с них хоть одно, пусть даже убийственное слово.
— Когда это случилось? Или тебя принудили? Неужто ты и вправду веришь, будто сам Мардук осчастливил твое лоно? Разжиревшие эсагильские жрецы — вот кто овладел тобою! Мошенники, воры! И ты дерзнула сделать это! О, я лишусь рассудка…
— Утешься, брат мой; — наконец нарушила она молчание, — и выслушай меня спокойно. Я давно бы открылась, но ведь ты не допускал меня к себе… Я надеялась, что царица Вавилона не будет унижена, как последняя рабыня. Боги окружили меня почестями и богатством, облекли властью, но лишили самого дорогого…