Вчера-позавчера
Шрифт:
Стемнело. Однако у Стены еще чувствовался свет дня. Туристы и туристки ушли, и арабы, соседи Стены Плача, разошлись по своим домам, и милосердная тишина легла на святые камни и на площадь перед Стеной. Молящиеся затянули потуже свои кушаки и встали на вечернюю молитву. Среди камней Стены послышался печальный голос: «Благословите Господа, все служащие Господу, стоящие в доме Господа в ночи!» Камни потонули во тьме, и все молящиеся стали единым целым перед Всевышним. Внезапно появилась луна и осветила землю. Евреи закончили свою молитву и пошли домой, помогая друг другу подниматься по ступеням.
Хороши, сладостны иерусалимские ночи. Будто Создатель раскаивается ночью за зло, причиненное днем. Веет ветер, и пыль улеглась. Луна льет свой свет, и поднимается аромат от трав в скалах. Тот, кто знает, как учить Тору, сидит у себя дома или в бейт мидраше и учится; тот, кто не учен, читает псалмы. Учишь ты лист Гемары — и присоединяешься к ним, читаешь ты псалмы — и Господь, Благословен Он, соединяет твои
Книга третья
О ТОМ ЖЕ И О ДРУГОМ
Часть первая
ИЦХАК СОБИРАЕТСЯ ПОЕХАТЬ В ЯФФУ
Ицхак нашел жильца в свою комнату, который возместил ему часть денег, уплаченных хозяину, а хозяин пошел ему навстречу и заключил с новым жильцом договор на тех же самых условиях. А именно: жилец не должен заниматься в комнате никакой работой, которая влечет за собой публичное нарушение субботы: не должен варить на примусе в субботу, оттого что слышен его шум, не должен стоять в субботу у окна с сигаретой во рту. Когда закончится срок его договора — если хозяину потребуется комната, жилец выезжает, и не будет у него никаких претензий. А если он приведет еще одного квартиранта в комнату, распространяются на того все эти условия и к квартплате добавляется треть. О чем еще нужно сказать? О том, что если он приведет одного, или двоих, или троих, то те должны платить, как договорятся между собой. А для стирки и для питья пусть пользуются водой из колодца, как и остальные жильцы дома. Если же мало воды, пусть стирают свое белье в другом месте. Все эти условия, предъявленные им, записал хозяин в книгу не потому, что у него тяжелый характер, и не потому, что он любит ясность и чтобы не было потом претензий, а просто из любви к святому языку — показать тебе, что он пользуется им при любом случае. Когда согласился на все квартирант и снял комнату, исчезли все предлоги у Ицхака откладывать свой отъезд.
Пошел он на рынок Махане Йегуда нанять повозку на завтра для поездки в Яффу, хотя поезд удобнее и быстрее и цена проезда на четверть меньше, чем в дилижансе. Ведь когда поняли, что извозчики конкурируют с поездом, добавили третий вагон для простых людей, не ищущих удобств; да только поезд идет днем, а дилижанс едет ночью, и получается, что весь день в твоем распоряжении.
Уладив все дела, связанные с отъездом, вернулся Ицхак к себе в комнату и проверил свои вещи — не оставил ли чего, того, что потребуется ему в Яффе, и не взял ли с собой то, что хотел оставить в Иерусалиме. Осмотрел все места, где была еда, и поел, и лег в постель, чтобы набраться сил перед дорогой.
Явились к нему всякие разные мысли и прогнали сон. Думал он о Шифре, о том, что покидает ее из-за Сони, и о Соне, покинувшей его. И хотя это она покинула его, он считал необходимым поговорить с ней, потому что все то время, пока не были выяснены между ними отношения, он не мог считать себя свободным человеком. Когда он ухаживал за Соней, не спрашивал себя, свободен ли он; как только почувствовал, что она чужая для него, посчитал себя связанным.
Прошел час, но сон все не приходил. Начал он себя уговаривать и успокаивать: в любом случае не на что мне жаловаться. Все эти годы в Эрец Исраэль я здоров и не лежал ни одного дня в больнице, не то что мои товарищи, большинство из них больны малярией и другими болезнями, распространенными в Эрец. Ведь не питается тут человек, как полагается, и не живет по-людски, а растрачивает свои силы на собрания, и на заседания, и на споры; и если болезнь настигает человека, то уже не отпускает его. А я… Заработок мне обеспечен, платье мое цело. Не ложусь спать без ужина, и когда встаю, есть мне что положить в рот, будь то овощи или яйцо, стакан чая или какао. Отогнал Ицхак от себя эти мысли и закрыл глаза, чтобы заснуть. Стали проходить перед его глазами самые разные события из его жизни. Сначала прошли мелкие события, которые всегда сопровождают приготовления к отъезду, потом пришли к нему происшествия более ранние. И все в обратном порядке — сначала более поздние, за ними более ранние. Сначала в общих чертах, потом — со всеми подробностями. Увидел себя вдруг вместе со своим братом Юделе на одной кровати. Этот тянет одеяло сюда, а этот — туда. Разозлился Юделе, вышвырнул их общую подушку, и упал Ицхак в море. Схватил мотыгу, чтобы вскопать море, и расцветилось море всеми цветами радуги. Увидела это лошадь Виктора и заржала. Выпали вышитые собаки из ее рта, и написано на них «Гирш-Вольф Этемнот». Очнулся Ицхак и вернулся к мыслям об отъезде. Поднял вверх руки и сказал: «Господи, помоги мне! Что стоит Тебе, чтобы завершилось мое дело добром?» И тут же прервал свою молитву, пока не взвесил Всевышний все его деяния. Перевернулся на другой бок и принялся подсчитывать, сколько денег есть у него и сколько времени он может сидеть без работы. Явился его брат Юделе — лицо его печально, и правый рукав его истрепан, как всегда у писателей, протирающих рукава во время своих писаний, и начал жаловаться на сестер за то, что не оставляют они ему капельки места,
Надежда, в обычае которой показывать все с хорошей стороны, не отвернулась от Ицхака. Представилось ему, что он уже закончил все свои дела в Яффе и вернулся в Иерусалим. Дал Ицхак своему воображению свободу. И встали перед ним приветливые лица дедушки и бабушки Шифры. Странно: все то время, что были мы в море, они были недовольны мной, а в Иерусалиме обрадовались мне. А ведь следовало бы им оттолкнуть меня — железная стена разделяет здесь старых и молодых, нет между ними ничего общего. Старикам, оставившим мирскую суету только ради того, чтобы покоиться в земле Эрец Исраэль, трудно понять нашу жизнь в Эрец, ведь вся наша жизнь здесь — земная. А они отнеслись ко мне с любовью и приблизили к себе, как родного. И если даже приблизил меня к себе этот старец лишь для того, чтобы выполнить долг гостеприимства, он благословил меня, чтобы я нашел себе невесту.
Хозяин сновидений не обратил внимания на повозку, которую Ицхак нанял, и на кровать, на которой он лежал, и на приятные мысли, услаждающие ему сон. Но как только тот заснул, явился и потащил его на вокзал со всеми его пожитками, даже с теми, что он оставил в Иерусалиме, и гонял его из вагона в вагон. Схватил Ицхак свои вещи и протиснулся в переполненный вагон. Пришла Шифра и взяла его за руки. Бросил он свои вещи и взял ее руки. Вложила она свои ладони в его ладони и заплакала. Стал он ее успокаивать и гладить по голове, а все вокруг смотрят на них и перешептываются друг с другом. Так стояли они и ехали, пока не прибыли к месту назначения…
И получилось так, что сбылось кое-что из того, что ему приснилось. Одному аптекарю в Меа-Шеарим сделал Ицхак вывеску. Пошел он к нему за платой. В это же самое время пришла Шифра купить лекарство отцу — и не оказалось этого лекарства в аптеке. Пошел аптекарь в другое место за лекарством, как принято у аптекарей, которые одалживают лекарства друг у друга и выручают один другого. Остался Ицхак с Шифрой наедине в аптеке. Увидел Ицхак, что нет здесь ни души, никто не может их услышать. Сказал ей, Шифре: «Я уезжаю в Яффу». Увидел, что она печальна. Сказал себе, вот я считаю до шестидесяти, и, если никто не войдет, это знак, что она опечалилась, оттого что я уезжаю. Досчитал до шестидесяти и еще раз до шестидесяти — и никто не вошел. Взял он ее за руку и сказал: «Я напишу тебе». Ужаснулась Шифра и сказала: «Не надо!» — «Почему?» Прошептала она в ответ: «Чтобы не дать повода соседям сплетничать про нас». Сказал Ицхак: «Если так, что же нам делать?» Взглянула она на него, как бы прося его совета. Набрался Ицхак мужества, и сжал ее руку, и не отпускал, пока не послышались шаги аптекаря.
Часть вторая
В ДОРОГЕ
Перед заходом солнца переполненный дилижанс, запряженный тройкой лошадей, отправился в дорогу с девятью пассажирами в экипаже. Сел кучер на свое возвышение и взмахнул кнутом. Тронулись лошади с места и пошли тихим шагом, не спеша. Спокойно, чтобы доставить удовольствие своему хозяину, ведь тогда пассажиры увидят, что можно положиться на его лошадей. И не торопясь, потому что путь далек и дилижанс тяжел.
Вышел дилижанс из города и оставил позади Иерусалим и его кварталы. Покатились колеса и вступили в раскрывшуюся перед ними долину. А в долине с правой стороны показалась деревня Лифта, окруженная деревьями и садами. Оттуда дилижанс прибыл в Моцу. Остановились лошади сами по себе — есть такое правило: когда прибывают в Моцу, останавливаются кони передохнуть немного перед подъемом в гору. Пассажиры еще не утомились от езды, не были голодны и не хотели пить; стали они возмущаться кучером: зачем он остановил лошадей. Но кучер был доволен лошадьми, те понимают, что всему — свое время.
Когда отдохнули лошади немного, подал им возница знак, что пришло время двинуться. Согнули они свои ноги в коленях, и вскинули головы, и пошли. Дороги петляют и идут вперед, извиваются и поднимаются, крутятся вокруг экипажа и вокруг самих себя. И сливаются, и проглатывают друг друга. Дилижанс поднимается все выше, и кажется, что он бессильно повис над бездной. Бьют лошади копытами по камням, и щебню, и земле; и земля, и щебень, и камни брызжут у них из-под ног — а ведь они висят над бездной. Испугались пассажиры, что свалятся — и развеются их косточки. Вспомнил один — жену и маленьких детей, другой — вспомнил то, о чем не задумывался всю жизнь, а теперь, в минуты опасности, — вспомнил. И просили они милости у Всевышнего, чтобы не дал Он им покинуть этот мир, пока они не исправят то, что можно поправить.