«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века
Шрифт:
Выше уже упоминалась жалованная несудимая грамота Василия III Корнильеву Комельскому монастырю на земли в Вологодском уезде, выданная 18 сентября 1531 г. В 50-е гг. XX в. эта грамота привлекла к себе внимание С. М. Каштанова [2074] , но до сих пор этот документ остается неопубликованным.
Ограничивая одним сроком в году возможность подачи исков в великокняжеский суд против монастырских людей и крестьян, грамота Корнильеву монастырю содержала уже знакомую нам оговорку, но совершенно в иной редакции: «…опричь тех людей, что есми своим боярам приказал обыскивати лихих людей, татей и розбойников, и на которых будет слово лихое взмолвят в татьбе и в розбое, ино яз сам, князь велики, по тех людей пошлю, или мой дворецкой. А сужю их яз, князь велики, или мой дворецкой» [2075] .
2074
Каштанов С. М. К проблеме местного управления. С. 145, 148.
2075
ОР РНБ. Ф. 532 (ОСАГ). Оп. I. Д. 102. Подлинник.
Этот
Во-первых, в ней содержится самое раннее упоминание боярской комиссии «по разбойным делам» — за восемь лет до первых известных нам губных грамот. Поручение великого князя своим боярам «обыскивати лихих людей, татей и розбойников» явилось развитием на практике норм Судебника 1497 г. о боярском суде над татями (ст. 8) и посылке за ними недельщиков (ст. 34). Характерно, что уже в самых ранних известных нам губных грамотах (Белозерской и Каргопольской, от 23 октября 1539 г.) фигурирует устойчивая формула: «наши [т. е. великокняжеские. — М. К.] бояре, которым разбойные дела приказаны» [2076] ; она не меняется и в последующих грамотах 1540–1541 гг. [2077] Для того чтобы этот канцелярский оборот приобрел неизменный вид, он, очевидно, должен был постоянно употребляться в течение относительно длительного периода. Грамота 1531 г. дает некоторый хронологический ориентир для суждений о времени возникновения как интересующей нас формулы, так и самой боярской комиссии. С учетом процитированной выше грамоты 1526 г., в которой уже фигурируют «наши бояре», это время можно осторожно обозначить в широких пределах как вторую половину 20-х — начало 30-х гг. XVI в.
2076
Здесь и далее Белозерская губная грамота цитируется по первому изданию (ААЭ. Т. I. № 187. С. 163–165, цитируемая формула — на с. 165), выполненному с подлинника (Архив СПб. ИИ. Кол. 12. Археографическая экспедиция. Оп. 1. Д. 71). В XX столетии грамота неоднократно переиздавалась, но последние по времени публикации (ПРП. Вып. IV. С. 176–179; Российское законодательство X–XX веков: В 9 т. М., 1985. Т. 2. С. 213–215) представляют собой перепечатки, без сверки с рукописью, и из-за наличия грубых опечаток не могут использоваться в научном исследовании. Каргопольская грамота цитируется по первому изданию, выполненному со списка XVI в. (ДАИ. Т. I. № 31. С. 32–33, цитируемая формула — на с. 33), но из-за упомянутых выше произвольных искажений текста издателями (см. сноску 27) в некоторых случаях приходится обращаться к рукописи (Архив СПб. ИИ. Кол. 174. Акты до 1613 г. Оп. 1. Д. 133).
2077
См. Устюжскую грамоту от 4 апреля 1540 г. (публ. по единственному списку конца XVI в.: Леонтьев Л. К. Устюжская губная грамота 1540 г. // ИА. 1960. № 4. С. 222), Солигалицкую 31 августа 1540 г. (новейшая публ. по подл.: АФЗХ/АМСМ. № 64. С. 76), грамоты селам Троице-Сергиева монастыря от 23 октября и 25 ноября 1541 г. (публ. по спискам XVII в. из Троицкой копийной кн. № 527: ААЭ. Т. I. № 194. С. 171, 173).
Во-вторых, анализируемая грамота Корнильеву Комельскому монастырю интересна тем, что правом посылки недельщиков за обвиненными в татьбе и разбое людьми, согласно этому документу, обладал наряду с великим князем его дворецкий; он же упоминается рядом с государем в качестве судьи высшей инстанции. О причастности дворцового ведомства к сыску «лихих людей» в первой половине 1530-х гг. свидетельствует и жалованная несудимая грамота Ивана IV Симонову монастырю на варницы у Соли Галицкой и деревни в Галицком и Костромском уездах, датированная 4 ноября 1535 г.
При составлении этого документа, вероятно, были использованы прежние великокняжеские грамоты Симонову монастырю, поэтому по формуляру грамота 1535 г. очень близка к процитированной выше грамоте, выданной той же обители Василием III в 1524 г. В частности, уже известная нам клаузула о том, что установленный срок подачи судебных исков (в данном случае — один раз в году) не распространяется на «лихих людей — татей и разбойников», слово в слово повторяет аналогичную статью из грамоты 1524 г.: «А в лихих делех в татьбах и в розбоях по их крестьан ездят наши недельщики з записьми и на поруку их дают безсрочно» [2078] . Но особый интерес представляет помета на обороте грамоты 1535 г.: «Приказал дваретцкой Иван Иванович Кубинской. Дьяк Федор Мишурин» [2079] . Эта помета красноречиво свидетельствует о том, из недр какого ведомства вышла грамота.
2078
АФЗХ/АМСМ. № 51. С. 55–56.
2079
Там же. С. 56.
Мы проследили в самых общих чертах, насколько позволили имеющиеся в нашем распоряжении источники, эволюцию системы централизованного сыска «лихих людей» от Судебника 1497 г. до времени появления первых известных нам губных грамот в 1530-х гг. Вехами этой эволюции стали: создание во второй половине 20-х или начале 1530-х гг. боярской комиссии «по разбойным делам» (возможно, существовавшей на первых порах по принципу временного поручения) и (по крайней мере, с начала 1530-х гг.) подчинение недельщиков, занимавшихся сыском «лихих людей», великокняжескому дворецкому. Но те же самые структуры — боярская комиссия «по разбойным делам» и дворцовый аппарат — занимались, как известно, и созданием губных органов на местах. Таким образом, проанализированные выше жалованные грамоты 20-х — первой половины 30-х гг. позволяют понять контекст правительственной политики, в котором появились губные учреждения, и хотя бы частично заполнить лакуну, существовавшую в научной литературе между нормами Судебника 1497 г. и постановлениями ранних губных грамот.
Переходя к вопросу о времени введения на местах выборных органов сыска «лихих людей», следует отметить, что, несмотря на все усилия, ученым вряд ли
Почему, например, ни одна из московских летописей 40–50-х гг. (Воскресенская, Постниковский летописец, Летописец начала царства и т. д.) не упоминает о начале столь важной (по мнению историков) реформы? Этот факт трудно объяснить, если принять гипотезу Н. Е. Носова об издании в конце 30-х гг. XVI в. особого указа (или уложения) о введении губных учреждений по всей стране. Напротив, если считать, как полагает большинство исследователей, что такого указа не было и выборные судебные органы вводились постепенно путем рассылки губных грамот в отдельные волости и уезды, то молчание официальных московских летописей о реформе вполне понятно: указанная канцелярская процедура, растянувшаяся к тому же не на один год, не являлась для летописцев целостным и значимым событием, а потому и не была «замечена» ими.
Лишь псковский летописец сообщил под 1540/41 г. о пожаловании великим князем грамот «по всем градом большим и по пригородом и волостем» — «лихих людей обыскивати самым крестьяном межь собя по крестному целованию и их казнити смертною казнию, а не водя к наместником и к ихь тивуном» [2080] . На это у летописца были свои, местные причины, а именно длительный конфликт псковичей с наместником — князем А. М. Шуйским. Но, как показал И. И. Смирнов, хронология псковских летописей очень ненадежна, и приведенное известие может быть использовано только для датировки учреждения губных органов в самом Пскове, но не в стране в целом [2081] .
2080
ПЛ. М.; Л., 1941. Вып. I. С. 110.
2081
Смирнов И. И. Очерки политической истории. С. 87–91.
Выше уже приводились наблюдения И. И. Смирнова и А. А. Зимина, ставящие под серьезное сомнение гипотезу Н. Е. Носова об издании в 1538/39 г. великокняжеского указа (или уложения) о проведении губной реформы. К этим аргументам можно добавить еще один. Дело в том, что в изучаемую эпоху существовал лишь один вид документации, который использовался для обнародования судебно-процессуальных норм в масштабе всей страны, это — Судебник. Но поскольку в период между 1497 и 1550 гг., как это убедительно показано И. И. Смирновым, никакого неизвестного нам Судебника издано не было [2082] , то у центральной власти не было иного способа доведения своих распоряжений до населения, кроме посылки грамот. Из двух основных типов распорядительных документов, применявшихся в то время, — жалованных грамот и указных, — для оформления губных грамот был выбран второй тип: подобно указным грамотам, они начинались словами «От великого князя Ивана Васильевича всея Руси» (вместо характерного для жалованных грамот начала «Се яз, князь великий») и скреплялись не красновосковой, а черновосковой печатью [2083] .
2082
Там же. С. 313–318.
2083
См. сохранившиеся в подлиннике грамоты: Белозерскую 1539 г. (ААЭ. Т. I. № 187. С. 163, описание печати: с. 165) и Солигалицкую 1540 г. (АФЗХ/ АМСМ. № 64. С. 75, описание печати: с. 76).
Но скорость распространения губных грамот зависела не только от расторопности подьячих дворцового ведомства: несколько ранних грамот 1539–1540 гг. (Белозерская, Каргопольская, Устюжская) заканчиваются характерным распоряжением: «…а с сее бы есте грамоты списав списки, розсылали меж собя по волостем, не издержав ни часу» [2084] . Но даже если считать, что достаточно было прислать грамоту в уезд, а дальше местные грамотеи рассылали списки по всем волостям, все равно, учитывая масштабы страны, такой способ коммуникации налагал серьезные ограничения на скорость проведения преобразований и их территориальный охват. Никакая административная реформа в тогдашних условиях не могла быть осуществлена единовременно и повсеместно. По той же причине, даже если будут найдены еще несколько ранних грамот (вроде упомянутой выше Бельской (Важской) грамоты 1539/40 г., обнаруженной Ю. С. Васильевым), мы все равно не сможем определить точную дату выдачи самых первых подобных документов. Можно, однако, попытаться определить примерный отрезок времени, когда они могли появиться. Некоторые хронологические ориентиры для этого имеются в тексте самых ранних губных грамот.
2084
ААЭ. Т. I. С. 165 (Белозерская); ДАИ. Т. I. № 31. С. 33 (Каргопольская); Леонтьев А. К. Устюжская губная грамота. С. 222. Возможно, что Устюжская грамота, сохранившаяся в списке конца XVI в., дошла до нас в результате подобного многократного переписывания: на обороте столбца по склейкам разными почерками написано: «Списано з грамоты. Съем слово в слово»; «Список з грамоты»; «Списал з грамоты, съем слово в слово» (Там же).
Н. Е. Носов справедливо писал о том, что Белозерская и Каргопольская грамоты «не дают никаких оснований считать их первыми учредительными губными грамотами только потому, что они наиболее ранние из дошедших до нас губных грамот» [2085] . Поэтому встречающаяся иногда в литературе упрощенная датировка начала реформы 1539 г. [2086] не может быть принята. Но и тезис Носова о широком распространении губных учреждений уже к октябрю 1539 г. вызывает серьезные сомнения в свете критических замечаний, сделанных в свое время С. М. Каштановым, А. А. Зиминым, А. К. Леонтьевым.
2085
Носов Н. Е. Очерки по истории местного управления. С. 299.
2086
См., например: «В 1539 г. в Русском государстве началась так называемая губная реформа…» (Аракчеев В. А. Псковский край в XV–XVII веках: Общество и государство. СПб., 2003. С. 134).