«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века
Шрифт:
Особо нужно сказать о дворецких и казначеях, роль которых в судопроизводстве не оставалась неизменной на протяжении первой половины XVI столетия. Как показывают наблюдения над формуляром несудимых грамот и сохранившимися судебными документами 30–40-х гг., заметное расширение судебной деятельности дворецких и казначеев произошло в конце 1530-х и в 1540-х гг. [2118] Таким образом, если упоминание бояр и окольничих в перечне столичных судей в заголовке и первых статьях (ст. 1–3) царского Судебника было, скорее, данью традиции, то включение в этот перечень дворецких и казначеев отражало реальную практику 40-х гг., т. е. десятилетия, непосредственно предшествовавшего принятию нового свода законов.
2118
См. Прил. III и гл. 9.
Несомненная новация 1530–1540-х гг., отразившаяся в Судебнике 1550 г., — губные учреждения: в ст. 60 упоминаются «губные старосты» и «губные грамоты». По существу, именно царский Судебник узаконил губные учреждения в общероссийском
2119
Судебники XV–XVI веков. С. 160.
Еще одно новшество периода «боярского правления» — формула коллегиального решения, известная как «всех бояр приговор». Эта формула появилась в начале 1540-х гг. в обстановке яростной борьбы придворных кланов как своего рода отражение необходимости компромисса. История возникновения данной формулы была подробно рассмотрена в предыдущих главах книги [2120] , поэтому здесь я лишь напомню о том, что в 40-е гг. XVI в. она применялась не только при принятии решений по важным политическим вопросам, но и порой при вынесении обычных судебных приговоров.
2120
Подробнее см. выше, гл. 5; гл. 8.
Новая формула приговора «всех бояр» отразилась в двух статьях Судебника 1550 г. В ст. 75 упоминается запись (вызов в суд), «которую запись велят дати бояре, приговоря вместе»; причем такое коллективное решение противопоставляется воле одного боярина и дьяка: «а одному боярину и дьаку пристава з записью не дати» [2121] . Наконец, в вызвавшей большую научную полемику статье 98, в которой определен порядок записи в Судебник новых дел, говорится: «А которые будут дела новые, а в сем Судебнике не написаны, и как те дела с государева докладу и со всех боар приговору вершается, и те дела в сем Судебнике приписывати» [2122] .
2121
Судебники XV–XVI веков. С. 167.
2122
Там же. С. 176. О полемике по поводу этой статьи см. выше, гл. 8.
Выявление в Судебнике 1550 г. «пласта», относящегося к 40-м гг. XVI в., эпохе «боярского правления», позволяет сделать вывод о том, что его составители руководствовались не морализаторскими, а прагматическими соображениями. Поэтому в этом памятнике нет противопоставления одних периодов другим, и, таким образом, обнаруживается несомненная преемственность в развитии судебно-административной системы страны на протяжении полувека.
Но отмеченная преемственность характеризует и рассмотренные нами ранее в этой главе меры по оздоровлению денежной системы (монетная реформа) и противодействию преступности (губная реформа). В обоих случаях сами проблемы были осознаны еще в предшествующую эпоху, а действия, предпринятые для их решения в 30–40-х гг. XVI в., не были радикальным разрывом с прошлым, а, скорее, сочетанием старых и новых подходов. Таким образом, в истории центрального управления декабрь 1533 г. (смерть Василия III) и февраль 1549 г. («собор примирения») вовсе не являются гранями, разделяющими различные эпохи: административные преобразования имели свой ритм, независимый от смены лиц на престоле, и свою логику, отличную от логики придворной борьбы. Нарождающаяся бюрократия обеспечивала относительную автономию административной сферы и преемственность в осуществлении намеченных мер. Именно поэтому история 1530–1540-х гг., эпохи «боярского правления», не может быть сведена только к столкновениям придворных группировок, опалам и бессудным казням.
Российская монархия в зеркале кризиса 30–40-х гг. XVI в. (вместо заключения)
В заключение, не повторяя выводов, сделанных в ходе данного исследования, я бы хотел взглянуть на поставленные здесь проблемы в более длительной перспективе: ведь только так можно попытаться понять, что в ситуации 1530–1540-х гг. было уникально, а что — вполне характерно для российской монархии XVI, XVII и даже XVIII века.
Начнем с центральной для нашей темы проблемы регентства: как было показано в этом исследовании, к 30-м гг. XVI в. в традиции российской государственности не было ни самого понятия регентства, ни соответствующего правового института, что наложило определенные ограничения на власть Елены Глинской, не говоря уже о пришедших ей на смену боярах-временщиках. Получила ли эта коллизия разрешение в дальнейшем, ведь, как известно, в конце XVI и в XVII в. не раз возникали ситуации, когда на троне оказывался юный и/или неспособный к самостоятельному правлению государь? Иными словами, эту проблему можно сформулировать так:
Сложился ли в средневековой России институт регентства?
Уместен и другой вопрос: всегда ли недееспособность монарха приводила к острому политическому кризису, как это было в 1530–1540-х гг.?
Подобного развития событий можно было ожидать в марте 1584 г., когда после
2123
С. Ф. Платонов считал, что Иван Грозный «и не думал устраивать формальную опеку над своим сыном Федором» и что «не было ни малейшей нужды в экстренном государственном учреждении», поскольку достаточно было и «ближней думы», в которую входили все родственники молодого царя (Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVII вв. 5-е изд. М., 1994. С. 126). Однако историки конца XX в. в духе институционального подхода склонны и в данном случае видеть создание «экстренного государственного учреждения» — регентского совета, хотя источники и не позволяют однозначно определить его состав и функции, см.: Скрынников Р. Г. Россия накануне «смутного времени». М., 1980. С. 10–11; Зимин А. А. В канун грозных потрясений. М., 1986. С. 104–108; Павлов А. П. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове (1584–1605 гг.). СПб., 1992. С. 30.
Борьба между придворными группировками, вспыхнувшая вскоре после воцарения Федора, также напоминает события 1530-х гг. Р. Г. Скрынников считает возможным даже говорить о «кризисе власти» применительно к 1585–1586 гг. [2124] Однако нужно отметить, что этот кризис не был продолжительным и не сопровождался таким количеством жертв и такими потрясениями, как период «боярского правления», которому посвящена данная книга. Умело лавируя между придворными группировками, заключив союз с одними могущественными кланами (прежде всего Романовыми) и удалив из столицы других (в частности, князей Шуйских), Борис Годунов довольно быстро добился признания своей единоличной власти [2125] . В борьбе с соперниками он охотно прибегал к опалам, ссылкам и тайным расправам, но никто из представителей знати не сложил голову на плахе. Не было во второй половине 80-х и в 90-х гг. XVI в. и дворцовых переворотов, а также грозных мятежей, подобных походу Андрея Старицкого на Новгород в 1537 г.
2124
Скрынников Р. Г. Россия накануне «смутного времени». С. 30–39.
2125
О пути Б. Ф. Годунова к единоличной власти см.: Скрынников Р. Г.. 1) Россия накануне «смутного времени». С. 30–39, 55–64, 108–119; 2) Борис Годунов. М., 1983. Гл. 2, 3, 7.
Размышляя о причинах относительной стабильности, которую Б. Ф. Годунову, в отличие от правителей 30–40-х гг. XVI в., удавалось поддерживать, можно указать на существенные перемены, произошедшие за полвека. Прежде всего следует отметить упадок удельной системы: Угличский удел, выделенный младшему сыну Ивана Грозного, царевичу Дмитрию, в 1584 г., был бледной тенью прежних уделов Московского дома, существовавших еще в 30-е гг. XVI в.
Дяди Ивана IV, Юрий Дмитровский и Андрей Старицкий, располагали реальной военной силой — отрядами детей боярских, чьи поместья и вотчины находились в их княжествах; кроме того, они могли рассчитывать на поддержку части московской знати и служилых людей (вспомним контакты кн. А. М. Шуйского с окружением Юрия Дмитровского в декабре 1533 г. и переход нескольких десятков новгородских помещиков на сторону старицкого князя в мае 1537 г.). Поэтому у опекунов юного государя были серьезные основания опасаться притязаний обоих «принцев крови» на великокняжеский престол.
Юрий Дмитровский и Андрей Старицкий закончили свои дни в темнице, трагически оборвалась и жизнь последнего удельного князя: 15 мая 1591 г. царевич Дмитрий погиб в Угличе при загадочных обстоятельствах. Но если принять версию о его насильственной смерти по приказу Бориса Годунова (этой версии придерживались многие современники и часть последующих историков) [2126] , то тогда нужно признать, что жестокое убийство восьмилетнего мальчика было своего рода превентивной мерой: Дмитрий и его мать, вдовствующая царица Мария Нагая, жившие в Угличе под надзором дьяка Михаила Битяговского, не представляли в тот момент реальной опасности для царя Федора и правившего от его имени Бориса Годунова. Если конфликт между Старицким удельным двором и правительством Елены Глинской был в середине 1530-х гг. источником постоянной напряженности в государстве, перешедшей весной 1537 г. в открытое вооруженное противостояние, то очаг «оппозиции» Годунову при дворе царевича Дмитрия в Угличе во второй половине 1580-х гг. ввиду явного неравенства сил не мог серьезно дестабилизировать обстановку в стране.
2126
Современное состояние дискуссии и аргументы сторон см.: Зимин А. А. В канун грозных потрясений. С. 153–182; Скрынников Р. Г. Россия накануне «смутного времени». С. 75–84.