«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Кром Михаил Маркович

Усиление коллективного начала в деятельности Думы заметно не только в процитированных выше летописных текстах, но и в канцелярских документах. Так, на обороте жалованной данной и несудимой грамоты, выданной 27 мая 1540 г. Троицкому Данилову монастырю, сделана помета: «Приказали дати все бояре» [968] . Примечательно, что этот документ появился на свет еще до освобождения кн. И. Ф. Бельского: очевидно, указанная выше тенденция пробивала себе дорогу независимо от того, какая именно группировка преобладала в данный момент при дворе.

968

Подл.: РГАДА. Ф. 281 (ГКЭ). Переславль-Залесский. № 109/8833. Опубл. (по списку): Добронравов В. Г. История Троицкого Данилова монастыря в г. Переславле-Залесском. Сергиев Посад, 1908. Прил. № 5. С. 21–22.

Подробное описание заседания Думы с участием митрополита сохранилось в летописной повести «О приходе крымского царя Сафа Киреа на Русскую землю к Оке-реке на берег». Этой повестью, рассказывающей об отражении

набега хана Сахиб-Гирея (в тексте ошибочно «Сафа» вместо «Сахиб») летом 1541 г., заканчивается Воскресенская летопись [969] . Отправив на берег Оки воевод во главе с кн. Дмитрием Федоровичем Бельским, великий князь, по рассказу летописца, молился в Успенском соборе у иконы Владимирской Богоматери и у гроба Петра-чудотворца об избавлении «всего рода христианского» «от безбожнаго царя Сафа Киреа». Затем, позвав с собой митрополита, государь пришел «в полату, идеже з бояры сидяше» и велел Иоасафу обсудить с боярами вопрос: оставаться ли великому князю в Москве или в связи с нависшей опасностью покинуть столицу? Разгорелись дебаты: одни бояре (летописец не называет никаких имен), ссылаясь на исторические примеры, высказались за отъезд Ивана IV из города; другие (их позиция изложена гораздо подробнее) настаивали на том, что государю и его брату, по их малолетству, лучше остаться в столице: «нынеча государь нашь князь великий мал, — говорили они, — а брат его того менши, борзого езду и истомы никоторые не могут подняти, а с малыми детми как скоро ездити?» [970]

969

ПСРЛ. Т. 8. С. 295–301. Текст Повести вошел также в более поздние летописи: Царственную книгу (Т. 13, ч. 2. С. 433–438) и Пискаревский летописец (Т. 34. С. 173–177).

970

ПСРЛ. Т. 8. С. 297.

Конец прениям был положен большой речью митрополита, который привел ряд весомых аргументов в пользу второй точки зрения. Во-первых, Иоасаф указал на то, что «в которые городы в приходы татарские государи наши отступали, на Кострому и в иные городы, и те городы по грехом нашим нынеча не мирны с Казанию», а Новгород и Псков для этой цели не подходят ввиду близости литовского и немецкого рубежей. Во-вторых, ссылаясь на прецедент — сожжение Москвы, оставленной в свое время великим князем Дмитрием (имеются в виду события 1382 г.), митрополит подчеркнул опасность и ненужность оставления столицы в создавшихся условиях: «…есть кем великого князя дело беречи и Москве пособляти». В итоге решение было принято: «И бояре съшли все на одну речь, — говорит летописец, — что с малыми государи вскоре лихо промышляти, быти великому князю в городе» [971] .

971

Там же. С. 298.

Под «всеми боярами», конечно, следует в данном случае понимать только тех думцев, кто вданный момент оставался в столице. По разрядам легко устанавливаются имена бояр, находившихся летом 1541 г. с полками на берегу Оки: князья Д. Ф. Бельский, И. М. Шуйский, М. И. Кубенский [972] . Летописи добавляют к этому списку кн. Ю. М. Булгакова и конюшего И. И. Челяднина [973] . Кн. И. В. Шуйский тогда же стоял с войском во Владимире [974] . В. Г. Морозов в описываемое время находился на наместничестве в Великом Новгороде, а кн. Н. В. Оболенский, вероятно, в Смоленске [975] . Неясным остается местонахождение кн. А. М. Шуйского: А. А. Зимин считает, что зимой 1540/41 г. Андрей Михайлович был сведен с псковского наместничества [976] , однако И. И. Смирнов, указывая на ненадежность хронологии псковских летописей — нашего основного источника по данному вопросу, высказывает обоснованное предположение о том, что кн. А. М. Шуйский оставался псковским наместником вплоть до 1542 г. [977]

972

РК 1598. С. 101.

973

ПСРЛ. Т. 8. С. 296, 297, 299; Т. 29. С. 40, 41.

974

РК 1598. С. 102; ПСРЛ. Т. 8. С. 296, 298.

975

Зимин А. А. Наместническое управление. С. 282, 288.

976

Зимин А. А. Наместническое управление. С. 285.

977

Смирнов И. И. Очерки политической истории. С. 87, 90–92.

Получается, что из 16 человек, носивших тогда думское звание (14 бояр и двое окольничих), в упомянутом выше совещании в кремлевских палатах летом 1541 г. могли принять участие только семеро: бояре кн. И. Ф. Бельский, кн. А. Д. Ростовский, кн. И. И. Кубенский, кн. П. И. Репнин-Оболенский и И. Г. Морозов, а также окольничие И. С. Воронцов и С. И. Злобин. Тем не менее принятое тогда решение считалось вполне легитимным.

* * *

До сих пор у нас было мало поводов упоминать о кн. И. Ф. Бельском, и это не случайно: в 1540–1541 гг., т. е. в период, который считается

временем «правления Бельских», его имя встречается в источниках не чаще чем в 1538 г., когда у власти находились братья Василий и Иван Шуйские.

С лета 1540 до весны 1541 г. при дворе сохранялось своего рода равновесие сил: кн. И. В. Шуйский уступил лидерство кн. И. Ф. Бельскому, но не утратил еще полностью своего влияния. В марте 1541 г. появляются признаки усиления позиций кн. Д. Ф. Бельского: по сообщению Летописца начала царства, 23 числа указанного месяца «пришол на Москву к великого государя бояром, ко князю Дмитрею Федоровичю Бельскому и ко всем бояром от епископа от виленьскаго Павла да от пана от Юрья от Николаева [т. е. от гетмана Юрия Миколаевича Радзивилла. — М. К.] человек их Чясной з грамотою» [978] . Паны-рада напоминали боярам о приближении срока окончания перемирия между двумя государствами и о желательности сохранения мира и впредь. Ответ был дан опять-таки от имени кн. Д. Ф. Бельского и «иных боляр», которые обещали «великого государя на то умолити, чтобы государь вперед похотел с королем в миру быти», а Сигизмунду I предлагалось прислать в Москву своих «больших послов» [979] . Таким образом, кн. Д. Ф. Бельский вернул себе контроль над дипломатическими сношениями с Литовской радой, которыми он ведал в далеком уже декабре 1533 г.

978

ПСРЛ. Т. 29. С. 39.

979

Там же.

Не менее показательно следующее летописное известие, относящееся к маю 1541 г. и свидетельствующее о большом влиянии, которым пользовался на тот момент кн. И. Ф. Бельский: князь Иван Федорович, по словам летописца, «бил челом Иоасафу митрополиту, чтобы печаловался великому князю о брате его о князе Семене о Федоровиче о Бельском, чтобы великий государь пожаловал, гнев свой отложил и проступку его отдал, что он по грехом с своей молодости от великово князя деръзнул отъехати» [980] . Прощение было, разумеется, получено, о чем кн. И. Ф. Бельский написал брату Семену в грамотах, посланных с великокняжеским гонцом Остафием Андреевым, отправленным с миссией к крымскому хану. Но Андреев ни хана, ни кн. С. Ф. Бельского в Крыму не застал: они уже вышли в поход на Русь [981] , о котором шла речь выше.

980

ПСРЛ. Т. 29. С. 39.

981

Там же.

Наконец, в мае 1541 г. произошло еще одно примечательное событие, о котором сообщает Воскресенская летопись: в Казани промосковские силы готовили переворот и прислали в Москву просьбу о направлении к ним великокняжеских воевод с ратью. И вот «казанского дела для» во Владимир был послан боярин кн. Иван Васильевич Шуйский с другими воеводами и большой воинской силой [982] . О том, что это назначение расценивалось при дворе не иначе как опала, свидетельствуют слова Ивана Грозного из его первого послания Курбскому: «…и не восхотех под властию рабскою быти, — вспоминал царь, — и того для князя Ивана Василевича Шуйского от себя отослал, а у себя есми велел быти боярину своему князю Ивану Федоровичю Бельскому» [983] .

982

ПСРЛ. Т. 8. С. 295.

983

ПГК. С. 28 (текст 1-й редакции).

Задуманный было казанский поход не состоялся из-за начавшегося в июле нашествия крымского хана, однако кн. И. Ф. Шуйский до самого конца 1541 г. оставался во Владимире: разряды отмечают его присутствие в этом городе в июне, июле и декабре [984] .

Таким образом, хрупкое равновесие было нарушено, один из амбициозных боярских лидеров был удален от двора. Ответная реакция не заставила себя долго ждать: в январе 1542 г. произошел очередной дворцовый переворот.

984

РК 1598. С. 102, 103.

Что же касается кн. И. Ф. Бельского, то с устранением главного соперника он на короткое время стал самым могущественным человеком при дворе; возможно, даже пытался играть роль опекуна Ивана IV (если таким образом понимать слова царя о том, что он «у себя… велел быти боярину своему князю Ивану Федоровичю Бельскому»). Однако этого недостаточно для того, чтобы говорить о «правлении» (или тем более «правительстве») кн. И. Ф. Бельского и приписывать ему какой-то внутриполитический курс.

Во-первых, по авторитету и влиянию при дворе митрополит Иоасаф в 1540–1541 гг. нисколько не уступал князю Ивану Федоровичу. Во-вторых, в нашем распоряжении нет никаких данных, свидетельствующих об участии кн. И. Ф. Бельского в государственном управлении: он не выдавал жалованных грамот, не принимал и не отправлял посольств; нет и следов его судебной деятельности. Конечно, можно объяснить это неполнотой наших источников. Однако странно было бы предполагать, что кто-то специально уничтожал все документы, связанные с именем кн. И. Ф. Бельского. Дошли же до нас отдельные грамоты, выданные кн. И. В. Шуйским (надо полагать, в свое время их существовало гораздо больше), или судебный приговор, вынесенный кн. И. Ф. Овчиной Оболенским… Дело, вероятно, в другом: как будет показано во второй части этой книги, административная деятельность вообще не была характерна для всех бояр; ею занимались только так называемые бояре введенные. Одним из таких бояр введенных был, например, кн. Иван Васильевич Шуйский.